В погоне за счастьем - Крис Гарднер

Когда закончил читать, в глазах матери стояли слезы. Она сказала, что это ее любимое стихотворение и она счастлива, что я его нашел.

Наступил 1968 год, ставший годом моего пробуждения. В стране происходили серьезные изменения, развивалось и укреплялось самосознание чернокожих американцев. В тот год я понял, что афроамериканцы – далеко не единственные жители этой страны. Пять лет назад убили президента Кеннеди, и уже тогда стало понятно, как будут относиться к черному меньшинству, которое потеряло своего защитника и покровителя.

На следующий год после убийства Кеннеди меня и некоторых других учеников моей школы возили на экскурсию в школу для белых в восточной части города. Эта экскурсия поразила меня до глубины души. Во время экскурсии я увидел то, что мама наблюдала каждый день, когда ходила в этот квартал на работу. За исключением уборщиков и нескольких черных ребят, все ученики были белыми. Я попал в полную противоположность нашему гетто, в котором белыми были только некоторые владельцы магазинов и полицейские. И почувствовал, что из-за моего цвета кожи на меня смотрят свысока или вообще делают вид, будто не замечают. После этой экскурсии произошла настоящая трагедия – в Бирмингеме, штат Алабама, взорвали четырех чернокожих девочек.

Я увидел, как мама плачет перед включенным телевизором, по которому только что сообщили эту новость, и в моей голове словно загорелась лампочка: на месте убитых девочек могли оказаться мои сестры. С позиции братства всех чернокожих эти девочки по праву должны считаться моими сестрами. Я был возмущен до глубины души унижениями, которые мои братья и сестры испытывали в разных уголках страны, и стал интересоваться новостями и событиями, происходящими за пределами нашего города и штата.

В 1965 году произошли беспорядки в Уоттсе, Лос-Анджелес[24]. В том же году Мартин Лютер Кинг организовал марш за гражданские права афроамериканцев в местечке Сельма, штат Алабама, а Малкольма Икса[25] убили в Гарлеме. На следующий год в Милуоки объединились различные группы национальных меньшинств и активистов, которые под руководством католического священника Джеймса Гроппи вышли на улицы с маршем протеста. Вместе со своими приятелями Гарвином, трубачом из школьного биг-бэнда, и Кеном по прозвищу Зулу я участвовал в этом марше. Я бы не назвал Зулу самым красивым парнем на свете, но у него явно были актерские способности. Он убедил меня, что у меня тоже есть талант и я могу стать актером.

Однажды за завтраком я сообщил матери, что после окончания школы собираюсь стать актером.

Мать спокойно кивнула:

– Хорошо, Крис, сходи и принеси мне газету. И скажи, много ли работы для актеров ты видишь вокруг себя?

Ее ирония нисколько не охладила мой пыл. Я считал, что у меня звучный голос и приятная внешность. Разве этого мало, чтобы стать популярным актером?

Через некоторое время попросил у матери пять долларов.

Она читала газету. Мать могла бы сказать, что сам в состоянии подработать после школы, но, не отрывая глаз от газеты, спросила:

– Может быть, ты как актер сыграешь и сделаешь вид, что у тебя уже есть пять долларов?

Как сделать вид, что у меня есть пять долларов? Я прекрасно понял, что она имела в виду: не надо витать мыслям в облаках.

Я передумал становиться актером и сосредоточился на трубе. Пусть лучше Зулу пробивается на актерском поприще – он умеет красиво двигаться и громко распевать песню «Все преодолеем». При этом Зулу умудрялся щипать за попы и лапать белых девчонок, а когда они оборачивались, делал невинное лицо.

Мы с Гарвином были поражены таким актерским мастерством Зулу.

– Прикинь, – сказал мне Гарвин, – если бы он ущипнул за задницу черную девчонку, она бы ему съездила по роже.

– Это точно, – согласился я. – Да еще и его родителям пожаловалась бы.

Отец Гроппи служил в католической церкви Св. Бонифация, ставшей центром оппозиции. Здесь шла подготовка к маршам протеста за улучшение условий жизни, а также против сегрегации клубов, в которые не пускали чернокожих, евреев и католиков. В этой церкви нас кормили самой разной едой, начиная с донатов и сэндвичей и заканчивая блюдами традиционной кухни разных народов мира. Мне нравилось быть активистом; это было весело, и мы боролись за то, чтобы мир стал лучше. В то время все мои мысли были заняты девушками, а борьба за правое дело и великие идеалы укрепляла самооценку.

Из-за постоянных унижений со стороны Фредди у меня была заниженная самооценка. Была и еще одна причина: среди афроамериканцев эталоном красоты считался не темный, а коричневый или максимально светлый цвет кожи. Именно поэтому возненавидел Смоки Робинсона[26], который был идеалом мужской красоты для каждой чернокожей девушки, за которой я ухаживал. У Смоки были зеленые глаза, довольно светлый цвет кожи, высокий голос и не мелкие кудряшки, а волнистые волосы. Смоки даже и представить себе не мог, насколько он испортил жизнь многим темнокожим парням с баритоном вроде меня. Даже сейчас мне кажется, если бы встретился с ним, то откровенно сказал бы все, что о нем думаю. Я увивался за одной черной девушкой, которая, гордо подняв носик, сказала мне, что я – здоровенный урод с цветом кожи, как у армейского сапога.

Слава богу, Смоки Робинсон не единственный цветной певец. Да, Смоки был талантливым автором текстов и великолепным исполнителем, но на сцене, кроме него, были и другие популярные певцы с более темным цветом кожи. Один из них – крестный отец музыки соул Джеймс Браун[27], которому принадлежат слова песни «Скажи громко: я черный и этим горжусь». Для меня в то время текст его песни был словно драгоценный подарок от Господа Бога.

Как бы я ни старался, мне так ни разу и не удалось нормально выпрямить свои волосы. Наконец-то дождался, когда прическа афро стала популярной. В моду вошли дашики[28] и бусы. Я всем сердцем приветствовал новый хиппи-лук и, кто знает, может, был одним из первых и самым молодым черным хиппи в Америке. Рубашки-дашики не были в чести среди местных братанов, но мне удалось создать нечто среднее между хиппи-лук и более строгим внешним видом политического чернокожего активиста. Шмотки я покупал в секонд-хендах Армии Спасения[29], где можно было найти клевые бусы, клеши и яркие психоделические майки-«варенки». На моей голове красовалось огромное афро. Смоки Робинсон может поцеловать меня в задницу.