Роковой сон Спящей красавицы - Мария Очаковская

– Понкьелли. Вариация с колокольчиками. Солистка Варвара Ливнева, 11 лет. Педагог-репетитор Д. С. Дунаева, – объявил конферансье.

Заиграла музыка, и Варвара, выйдя на сцену и забыв обо всем на свете, кроме танца, совершенно в нем растворилась. В те короткие четыре минуты выступления ей показалось, будто ее тело уже ей не принадлежит. Оно сделалось каким-то невесомым и двигалось само по себе, подчиняясь лишь музыке. Та-та-та-ра, дзинь, дзинь, дзинь, та-та-тара, дзинь, дзинь, дзинь… А внутри у нее словно бы зажглась электрическая лампочка, которая так ярко светила, что свет этот увидели все сидящие в зале.

Но стоило Варе сойти со сцены, как свет исчезал, и она делалась прежней. Робкая, замкнутая, рано повзрослевшая девочка никому не доверяла, дружить не умела, вместо подруг у нее была мама, которая объясняла, что надеяться надо только на свои силы.

– Главное в жизни – это труд! – повторяла ей Рита Васильевна.

Она любила потчевать дочь жизненными сентенциями вроде: «импортные тряпки – мещанство», «поездка на такси – барство», «день рождения в кафе – баловство». А когда на семейном совете встал вопрос отношений между полами, то сентенции из Риты Васильевны посыпались как из рога изобилия. Поводом послужил Юрка Зудин, который учился вместе с Варей и однажды после занятий потащился провожать ее до дома. Мама из окна их увидела:

– Рано тебе кавалеров заводить, подрасти еще надо, – заявила она прямо из дверей.

– Он мне не кавалер. Это просто так, он всех девчонок провожает… – попыталась оправдаться Варя.

Юрка ей не нравился, ну или самую чуточку, просто с ним было интересно.

Но после Вариных объяснений Рита Васильевна почему-то разозлилась, занервничала и принялась рассказывать, какую неприглядную роль играют мужчины в жизни молодых девушек, как соблазняют их, обманывают и ломают судьбу.

С тех пор Зудин Варвару больше не провожал, и вообще никто не провожал.

Молоденькая девушка была до зубов нашпигована постулатами Риты Васильевны о «девичьей гордости, о целомудрии, о том, как стыдно принести в подоле» и что по большому счету мужчины – это зло. Постепенно Варя и сама стала так думать, противоположный пол для нее будто бы и не существовал вовсе, были просто однокашники по училищу, партнеры в танце, плохо или хорошо выполняющие определенные технические элементы в дуэте. А еще в одной, случайно попавшейся книге Варя прочла, что все великие балерины были несчастны в любви, и решила не выходить замуж вовсе: «Зачем, если в моей жизни есть балет?»

По-настоящему Варвара жила только в танце, в классе, на репетициях, на сцене. Она была лучшей ученицей, гордостью училища.

Неожиданно на предпоследнем курсе директриса предложила ей перевестись в Москву:

– Жаль тебя отпускать, Ливнева, но такая возможность выпадает не часто. Это твой шанс, ты его заслужила!

Потом директриса поговорила с Ритой Васильевной и, похоже, сумела найти нужные слова. Мать посопротивлялась, конечно, но в итоге согласилась отпустить дочь в Москву. Возможно, потому, что эффект от ее воспитательной системы был очевиден.

Перед отъездом в училище к Варе зашел отец – попрощаться. Он держал за руку худого бледного мальчика лет восьми:

– Это твой брат, Матвей, – с нежностью произнес отец. – Матвей хотел с тобой познакомиться. Только ты, Варя, не говори маме, что мы приходили.

Зачем? О, если бы вместо ненавистного дядюшки с этим вопросом к Марселине обратился бы кто-то другой, то она, без сомнения, удостоила бы его более развернутым ответом и отвечала бы с воодушевлением и очень убежденно. Хотя, следует признать, что и сама она до конца не понимала этого своего внезапного порыва переселиться в провинцию. Все вышло случайно, так не раз уже с ней бывало, как будто родилось из того давнишнего разговора с маэстро Хайме. Кажется, тогда он рассуждал «о человеческом идеале в идеальных условиях». Слушая его ученые речи, Марселина, не получившая иного образования, кроме того, что предлагалось в доме дядюшки, попросила разъяснения.

– Genius loci, – отвечал ей сеньор Хайме со значением. – Гений, Дух места, так говорили латиняне о Римском форуме. Сакральное место, вобравшее в себя и таинство молитвы, и таинство рождения, и смерти, и силу человека, совершавшего обряд, и силу божества, ему отвечавшего. Это место, где сходятся все эманации энергии, идеальная почва для созидания совершенного человека и обретения им счастья.

И хотя сеньор Хайме предложил весьма вольное толкование латинского термина, донна Марселина с готовностью ему поверила. В ее глазах маэстро был большим знатоком Античности. Помимо истории, он преуспел и в тайных науках, в том числе в астрологии, нумерологии и даже в алхимии. «Все страхи вымысел, – объяснял он ей. – Страшно вовсе не то, что изучает алхимия, а то, что полезная наука оказалась под запретом!»

Марселина чрезвычайно высоко ценила мнение этого ученого мужа. Знакомы они были недавно. Встреча их произошла годом ранее на водах, в местечке Крансак-ле-Терм на юге Франции, куда она приехала со вторым мужем. Тот страдал несварением желудка и надеялся, что целебные воды ему помогут. Но они странным образом привели к обратному результату…

Слушая сеньора Хайме, продолжавшего говорить об идеале, всеобщем счастье, Марселина распорядилась, чтоб им подали bebidas heladas, прохладительные напитки, и, подойдя к окну, бросила взгляд на опустевшую на время сиесты улицу. На ступенях у входа в дом опять вертелась служанка тети Каталины – ее тайный соглядатай.

И в ту же минуту Марселине вдруг сделалось нестерпимо душно. Она ослабила ворот платья, но лучше ей не стало. И виной тому был не августовский зной, а весь этот город. Мадрид, как бочонок с виноградным суслом, бурлил и кипел сплетнями, интригами и заговорами. Без сомнения, главной мишенью заговоров была юная королева Изабелла и ее мать Мария-Кристина. Однако для членов семьи Монтес находились и мишени помельче.

Марселина тяжело вздохнула, представив себя птицей, запертой в золоченой клетке. Даже теперь, после смерти брюзги Карлоса, она не чувствовала себя сколько-нибудь свободной и счастливой. В наказание за грехи Господь не дал ей детей, богатство же, доставшееся от двух несчастливых супружеств, нисколько не спасало от одиночества и тоски.

«Сейчас мне 36. Еще год, другой, и я – старуха! – с горечью размышляла она, глядя на улицу. – Жалкая старуха, которой нечего будет вспомнить из своей прошлой жизни, кроме пустых плотских утех с любовниками, чьи имена давно стерлись из памяти». Она так долго ждала и искала любви, так страстно мечтала ее обрести, что мечты ее перегорели.

– Вот где есть настоящий Дух места! – Голос маэстро прервал ее раздумья, теперь сеньор Хайме повел речь о сельской идиллии. – Что может быть прекраснее, чем жизнь на природе и ученая работа вдали от городской суеты, от посторонних глаз. Бескрайние поля, благоухающие разнотравьем, тенистые сады, полные спелых плодов, и благодатная тишина, нарушаемая лишь пением птиц… – Он воздел вверх свои длинные худые руки, и под мышкой его старомодного поношенного камзола обнаружилась дыра. – Когда б я имел такую возможность, то был бы счастлив сам и сделал бы счастливыми всех вокруг. Felicits ominm! Всеобщее счастье!