Хатшепсут. Дочь Солнца - Элоиза Джарвис Мак-Гроу

«Он казался стариком уже давным-давно, когда рассказывал свои сказки, — подумал Тутмос. — Хотя тогда он был не старше, чем сейчас Футайи, а Футайи мне кажется сейчас чуть ли не юнцом... Да, сейчас мы оба старики — Яхмос-из-Нехеба и я».

Дверь открылась. Тутмос повернул голову на изголовье и увидел высокую тощую фигуру в кожаном шлеме. Фигура слегка согнулась, пытаясь опуститься на колени.

— Нет, Яхмос, — сказал фараон, опуская ноги с ложа. — Твои суставы слишком заскорузли для таких приветствий. Давай встретимся, как солдаты в прежние дни.

Старик с трудом разогнулся и медленно прошёл через комнату к поджидавшему его Тутмосу. Они обменялись рукопожатиями, обняв левыми руками друг друга за плечи. С прикосновением большой и твёрдой кисти Яхмоса фараон ощутил прилив спокойствия; плечо его под льняной тканью было всё ещё крепким, а лицо, кожа которого грубостью не уступала коже шлема, напоминало карту поля битвы. Его щёку пересекал знакомый, старый и косой, шрам, лихо изгибавший бровь; лёгкая усмешка осталась прежней, разве что во рту убавилось зубов.

— Старый друг, — сказал Тутмос, всё ещё ощущая успокоительное прикосновение, — хорошо ли тебе живётся? Прошло много времени с тех пор, как я в последний раз имел удовольствие видеть тебя, а ты не изменился.

— Я стал на год старше с тех пор, как фараон призвал меня в прошлый раз, — заметил Яхмос высоким хриплым голосом. Его до сих пор яркие глаза, опутанные сетью морщин, осторожно изучали фараона. — Но я всё ещё здоров и крепок, здоров и крепок. Конечно, не стоит спрашивать, как живётся Гору в его дворце, ибо дни Доброго Бога следуют один за другим в идеальном порядке подобно иероглифам в свитке.

Их взгляды встретились, и фараон кивнул, включаясь в старую игру: в царстве всё благополучно и не может быть иначе. Он знал, что Яхмос отлично понимает: благополучно далеко не всё, что-то идёт не так, как надо, иначе за ним не послали бы. Было нечто, о чём фараон не хотел или не мог говорить со своими приближёнными, но мог коснуться в разговоре со всеми забытым старым воином, умеющим держать язык за зубами. Но игра облегчала обоим разговор.

Тутмос указал гостю на кресло, словно для того было обычным делом сидеть рядом с царём. А как иначе должны беседовать двое друзей? Ведь не так, как подобает смертному общаться с богом. Сам уселся в другое, сцепив руки, и уставился в раскрытую дверь, за которой был маленький садик.

— Яхмос, — сказал он наконец, — сколько Хеб-Седов ты видел за свою жизнь?

— Два, мой господин. Завтра будет третий.

— Да, ты прожил уже слишком много, чтобы для тебя это что-нибудь значило. Я юнец рядом с тобой! Я видел лишь один за всё то время, пока пребываю на земле.

Яхмос ухмыльнулся и кивнул:

— Да, вы пребывали ещё в материнской утробе, когда фараон Яхмос, ваш предшественник, в чью честь я получил своё имя, праздновал свой юбилей. Это было очень давно, в середине его царствования. Ай, это были прекрасные дни, опасные дни, когда люди были бойцами и всё думали лишь о свободе Египта. Я тогда был ещё юношей, парнем четырнадцати лет от роду, но уже был бойцом! Да, я был самым высоким из всех моряков на корабле «Дикий бык»! Я ел мой хлеб с луком, высматривал врагов с верхушки мачты и проводил ночи в плетёной койке.

Тутмос улыбнулся. Он не собирался слушать любимые истории.

— Я знаю о твоей койке, старик. Но есть вещи, которых я не знаю. Почему твой фараон-воин объявил Хеб-Сед в начале своей жизни?

— Потому что это были опасные дни, я уже сказал. Он готовился выгнать проклятых гиксосов из дельты, из их проклятой столицы, Авариса, и нуждался в помощи богов, как никогда раньше.

— А второй праздник — тот, который он учинил в годы моей молодости, когда выдал за меня свою дочь-царевну и провозгласил меня наследником? Зачем он понадобился?

Яхмос на мгновение заколебался, затем всё же осторожно произнёс:

— Он был уже стар. Он чувствовал дыхание смерти.

Тутмос неожиданно встал и подошёл к открытой двери.

— Да, это знание — главная причина для Хеб-Седа. — Фараон заметил, что не может произнести имя смерти, и причина тому не малодушие, а некая подспудная самозащита, та самая, которая не позволяет человеку говорить об интимных вещах даже самым близким друзьям, и укрылся за учёность жрецов. — Это знание растёт вместе со стремлением присоединиться к солнцу, — твёрдо продолжил он. — Когда царь стареет, в нём зарождается стремление покинуть жизнь, чтобы стать Осирисом, управлять миром теней и дать другому Гору утвердиться на троне Египта в мире живых[54]. Всем известно, что волшебство Хеб-Седа помогает преодолеть эту... это стремление стареющих фараонов. А с окончанием праздника мы опять становимся подобными молодым, к нам возвращается вся мощь нашего царского величия.

— Да, именно для этого и предназначены божественные мистерии.

— И всё же, — продолжил Тутмос, — разве это не странно? Именно во время Хеб-Седа мы называем наследника. Похоже, что мы не верим в грядущее возрождение.

Наступило короткое молчание. Тутмос медленно повернулся и взглянул в лицо старику.

— Мой царь и господин, — сказал Яхмос, — разве человек собирает зерна в житницу потому, что не верит в грядущий разлив Нила? Нет, потому, что он предусмотрителен и мудр. Когда приходит время и фараон направляет указующий перст на Гора-в-гнезде, его народ может быть вдвойне спокоен за свою будущность. И если даже он оставит нашу землю ради тёмного мира, он оставит птенца, который будет правителем Египта и...

— Осторожные речи, — проворчал Тутмос. — Трезвые и осторожные, словно у старух, когда они сидят у огня, подшивают холсты и болтают друг с дружкой, что, мол, боги не дадут им умереть. — Он наклонился к Яхмосу. — Что, если фараон верил в чудо, а, Яхмос? Верил, надеялся на помощь богов? Что, если он собирался быть тем самым правителем Египта, когда Хеб-Сед обновит его, — управлять не из потустороннего мира посредством царька-наследника, а самому?

Старик со всё возрастающим испугом смотрел ему в глаза.

— Вы и есть этот фараон, мой господин? Вы не собираетесь провозгласить вашего сына наследником?

— Не собираюсь. Я не провозглашу никого.

Яхмос медленно поднялся, не отрывая глаз от царского лица.

— Мой старый друг, если вы потеряли мудрость, это значит, что юность к вам уже вернулась.

Тутмос проговорил странным затруднённым голосом:

— Скажи лучше, что ты потерял свою смелость! К лицу ли тебе, воину, говорить как старухе, ткущей для меня погребальную пелену? Если я верю в богов и их чудо, то у меня нет нужды в наследнике.