Великие мечты - Дорис Лессинг

Софи села рядом с Колином, и они обнялись, словно две сиротки. Вскоре оба отправились на вокзал, чтобы вернуться в Сент-Джозеф, и, уходя, Колин смущенно глянул на мать с извиняющейся улыбкой. А Софи обняла Фрэнсис:

— О Фрэнсис, не знаю, что бы я делала, если бы не могла иногда приезжать к вам в дом!

Наконец Фрэнсис могла взяться за статью.

Письма о магазинном воровстве она отложила пока в сторону и принялась за другую тему.

«Дорогая тетушка Вера, от тревоги я схожу с ума». Пятнадцатилетняя дочь этой женщины занимается сексом с парнем восемнадцати лет. «Эти подростки думают, что они девы Марии и что с ними ничего такого не может произойти». Фрэнсис посоветовала обеспокоенной матери подобрать для дочери противозачаточное средство.

«Обратитесь к семейному врачу, — писала она. — Нынешняя молодежь вступает в сексуальную жизнь гораздо раньше, чем мы. Попросите у врача противозачаточные таблетки. Хотя даже с ними могут возникнуть проблемы: не все тинейджеры знают, что такое ответственность, а таблетки нужно принимать регулярно, каждый день».

Так и вышло, что первая статья Фрэнсис вызвала бурю ярости со стороны защитников морали. Письма от перепуганных родителей приходили в издательство газеты пачками, и Фрэнсис ожидала, что ее уволят, но Джули Хэкетт была довольна. Фрэнсис делала то, ради чего ее наняли. Именно этого хотели от человека, которому хватало смелости заявить, что Карнаби-стрит — всего лишь низкосортная иллюзия.

Беженцы, которые волнами накатывали на Лондон, сначала спасаясь от Гитлера, потом от Сталина, были бедны как церковные крысы или вовсе нищи. Перебивались они случайными заработками — перевод там, рецензия на книгу или частный урок тут. Они работали санитарами в больницах, разнорабочими на стройках, домашней прислугой. Все они заканчивали европейские университеты, к ним в полной мере относилось слово «интеллектуал» — то самое слово, которое у ксенофобной британской публики неизменно вызывало подозрения. Обыватели отнюдь не считали зазорным для себя признать, что эти пришельцы были более образованны, чем они, коренные островитяне.

В Лондоне было несколько кафе и ресторанов, таких же бедных, как и они сами, где можно было удовлетворить ностальгическую потребность посидеть с чашкой кофе и поговорить о политике и литературе. В таких кафе подавались гуляши, густые супы и другие питательные блюда, поддерживающие жизненные силы в гонимых бурями иммигрантах, которые вскоре придадут весомости и блеска национальной культуре в самых разных ее областях. К концу пятидесятых — началу шестидесятых среди бывших беженцев уже появились издатели, писатели, журналисты, художники, даже один нобелевский лауреат, и человек, впервые забредший в такое кафе, например «Космо», счел бы его одним из самых стильных заведений северного Лондона, где все посетители были одеты в униформу нонконформизма — водолазки, дорогие джинсы и кожаные куртки — и щеголяли либо длинными волосами, либо вечно популярной короткой стрижкой на манер римских императоров. Были тут и женщины, немного, в мини-юбках, в основном — подружки; они впитывали привлекательные заграничные манеры, попивая лучший в Лондоне кофе и откусывая сливочные пирожные, вдохновленные Веной.

Фрэнсис стала захаживать в «Космо» — присаживалась за столиком, чтобы поработать. В том углу дома, который она считала своим, огражденным от вторжения, ей теперь приходилось слушать шаги то Юлии, то Эндрю, так как они оба навещали Сильвию, приносили кружки с бульоном и прочим питательным содержимым и настаивали, что дверь в ее комнату должна быть открытой, потому что девочка боялась замкнутых пространств. И еще по дому бродила Роуз. Однажды Фрэнсис застала ту перебирающей бумаги на ее письменном столе. Роуз хихикнула и сказала весело: «О, Фрэнсис», — после чего убежала. Попадалась она и в комнатах Юлии — сама Юлия видела ее там. Она не воровала, а если и воровала, то по мелочи, просто по природе своей эта девушка была шпионкой. Юлия заявила Эндрю, что необходимо попросить Роуз покинуть дом; Эндрю передал матери пожелание бабушки, и Фрэнсис, обрадованная этим, так как никогда не испытывала к девушке симпатии, сказала Роуз, что пора бы ей вернуться в свою семью. То был крах Роуз. Из цокольного этажа, где обитала девушка («Это моя "хата"!»), поступали сообщения, что она лежит, не вставая, и рыдает и что она, похоже, больна. Со временем все как-то само собой улеглось, и Роуз вновь появилась за кухонным столом, агрессивная, сердитая и демонстративная.

Можно возразить, что это как минимум непоследовательно: сначала жаловаться на мелкие неудобства дома, а потом устраиваться работать за столом в углу «Космо», гудящего от дебатов и дискуссий. И в основном разговоры там шли революционного толка. Все эти люди были в той или иной степени революционерами, даже если именно в результате революции им пришлось бежать из родного дома. Они были представителями разных стадий Мечты и могли часами спорить о том, что случилось на таком-то и таком-то митинге в России в 1905 году, или в 1917, или в Берхтесгадене, или когда германские войска вторглись в Советский Союз, или каким было состояние румынской нефтедобывающей промышленности в сороковых годах. Они спорили о Фрейде и о Юнге, о Троцком и о Бухарине, об Артуре Кестлере и о гражданской войне в Испании. Странно: Фрэнсис, плотно зажимающая уши всякий раз, когда Джонни начинал одну из своих речей, находила разговоры в «Космо» успокаивающими, хотя внимательно она не вслушивалась. И это верно, что шумное кафе, полное сигаретного дыма (тогда это был обязательный аккомпанемент для любой интеллектуальной деятельности), дает больше уединения, чем дома, где к тебе в любой момент может кто-нибудь заглянуть с разговором. Эндрю тоже нравилось в этом кафе. И Колину. Они говорили, что в нем хорошая энергетика и позитивная аура.

Джонни частенько сюда заглядывал, но пока он был на Кубе, Фрэнсис чувствовала себя в безопасности за своим столиком в углу.

В «Космо» Фрэнсис была не единственной сотрудницей «Дефендера». Она встречала здесь человека, который писал политические статьи. Джули Хэкетт представила его следующим образом:

— Это наш главный политик, Руперт Боланд, умница и эрудит. И вообще неплохой человек, даром что мужчина.

Боланд не относился к тем людям, которые привлекают внимание, однако в «Космо» он буквально бросался в глаза — из-за скучного коричневого костюма и галстука. У него было приятное лицо. Он сидел и что-то писал, как и Фрэнсис. Они улыбнулись и кивнули друг другу, и в этот момент она заметила высокого человека в полувоенном френче, который вставал, собираясь уходить. Боже праведный, это же Джонни. Он набросил на плечи шерстяное пальто, перекрашенное в синий цвет (последнее слово моды с Карнаби-стрит), и удалился. А через несколько столиков, в самом углу, сидела, стараясь быть незамеченной (своим сыном, очевидно), Юлия. Она беседовала с… это был явно очень близкий ей человек. Со своим кавалером? Но нет, этого не может быть! Разве возможно, чтобы Юлия завела любовную связь (она употребила бы в данном случае французское слово «liaison») в доме, доверху набитом глазастыми подростками? Это столь же нелепо, как если бы сама Фрэнсис сделала нечто подобное.