Проклятая - Кристина Цагария

И вот тогда-то я вспомнила корриду. И весь тот день была, как бык на арене.

Как я там очутилась?

Да вот так: он позвонил мне по телефону, и я к нему пошла. Мы встретились около школы, как всегда. Издалека я увидела стоявшую машину. Двигатель у нее был включен. Рядом с Яннелло сидел какой-то мужчина; на вид ему было лет тридцать. Он крепкий, немного лысоватый. Я стала разглядывать его издалека, чтобы понять, кто он такой. И он тоже на меня смотрел. Я не могла вспомнить, как его зовут, но зато сразу же вспомнила, что он женат и что я часто видела, как он ездил на своей «Лянче Тема».

Яннелло вышел из машины и направился мне навстречу:

– Анна, сегодня ты поедешь с ним. Это Винченцо Ла Торре. Ты же его знаешь, правда? Так вот, я ему кое-что должен. Сама понимаешь, должок. Так что будь умницей и не заставляй меня позориться.

Я ничего не ответила, и Яннелло подвел меня к тому мужчине.

Ну да, я нужна для того, чтобы расплатиться за какой-то «должок». И вот меня выпустили на арену, но я не знаю, что делать.

– Привет, – поздоровался со мной Ла Торре. Голосок у него тоненький и тихий, как у мальчишки. И «привет» он сказал почти шепотом.

Но я ничего не ответила и просто села в машину. Знаком он показал, чтобы я легла на пол между сиденьями. Так я и сделала.

Наверное, Яннелло ему уже объяснил, как это у них принято делать. А вот я это знаю уже давно.

Больше мы ничего друг другу не сказали. Он отвез меня за город, в один домик. В дороге он несколько раз пытался со мной заговорить, но я не знала, что ему отвечать, и потому хранила упорное молчание.

Он стал нервничать. И он все оборачивался и оборачивался ко мне, пытаясь заговорить:

– Если попробуешь сопротивляться, я тебя изобью.

Голос у него стал как у разозлившегося мальчишки, а слова у него словно заклинивало между зубами. От моего молчания он просто озверел, но я ему все равно ничего не отвечала.

Наконец мы подъехали к тому домику, в Чирелло. Он остановил машину и велел мне выйти и сесть с ним рядом. А потом он опустил сиденья.

И начал меня лапать.

Я от него вывернулась.

Он не знал, что ему делать. На этот раз он не стал со мной заговаривать, а только схватил свой мобильник и позвонил. Он позвонил Доменико Яннелло и сказал ему, что от меня никакого толку и что это надувательство. Он ему много чего наговорил – сначала он орал в телефон, а потом только кивал головой. А я сидела с ним рядом и все слышала.

У меня нет никакого плана, но я знаю, что не хочу с ним оставаться. И просто надеюсь, что все это как-нибудь сорвется.

Ла Торре захлопнул телефон, бросился на меня, сжал мне руки:

– Он мне сказал, что если ты не будешь меня слушаться, то тогда они сами с тобой разберутся. А уж они-то тебе покажут. Так что лучше уж ты не кочевряжься.

И тогда я снова вспомнила о быке на корриде.

Запястья у меня сжаты. А он уже навалился на меня всем своим телом.

– Тебе что, страшно? – Его руки меня щупают, быстро и нервно.

Я ничего не отвечаю, не смотрю и не шевелюсь. Я только дышу и жду.

– А сколько тебе лет?

– Шестнадцать. – Это было первое слово, которое я произнесла.

– Для своего возраста ты очень аппетитная.

Я дышу уже тише. У меня не было никакого плана, и потому мне пришлось расплачиваться за должок Яннелло. Мне пришлось за все расплачиваться.

Когда мы закончили, Винченцо Ла Торре позвонил по телефону еще раз, и вскоре после этого подъехали еще и Кутрупи и Доменико Яннелло.

У быка уже нет сил, он изнурен. У него уже подкашиваются передние ноги, но тореадор все еще не удовлетворен. Все зрители на трибунах повскакали с мест и рукоплещут. А они меня насилуют. Опять. Все. Один насилует, а все остальные смотрят. А потом они меняются.

И вот я делаю последний круг по арене. А потом они отвозят меня домой.

Ла Торре постоянно названивает мне по телефону, требуя, чтобы я снова с ним встретилась. Он мне звонит и угрожает. Но больше я с ним уже не встречалась.

С ним-то я больше не встречалась. Но вот зато встречалась с другими. Не понимаю, что это такое происходит.

И бык все еще не умер, и зрители все еще не утомились.

А после Ла Торре, в следующие дни, приезжал Саверио Тринчи. И если перед Ла Торре у Яннелло был долг, то с Тринчи они просто договорились. Они условились, что он предоставит им для свиданий свой загородный дом, чтобы всем было удобнее. А вот взамен ему разрешат участвовать в наших делах.

Все это они мне и объявили.

– Так будет лучше: нам уже не нужно будет ни ютиться в машине, ни останавливаться где-то в поле. У нас теперь будет и кровать, и ванная.

Так будет лучше. Но это они так говорят.

Тринчи – друг нашей семьи. Он частенько бывает у нас дома. Например, чтобы забрать объедки для своего кабанчика. И тогда он остается поболтать с моей мамой. И прекрасно знает моего папу.

А однажды он даже попытался всучить мне деньги. Может, он чувствует себя виноватым. Но денег у него я не взяла. Я просто покоряюсь. Покоряюсь – и ничего не говорю.

Ла Торре, Тринчи, загородный дом… До сих пор я позволяла тореадору протыкать меня своей пикой, резвиться, демонстрировать свои доблести.

Я совсем беззащитна. Но куда я иду? Куда меня тащат? Когда же, наконец, он для меня наступит последний, смертельный удар? Но они все никак не могут меня окончательно добить. А мои раны горят огнем.

Теперь это уже не только наш секрет. Теперь об этом знает весь город. А может, даже и мой папа. Нет-нет, только не это! Он ничего не должен знать.

А мое тело… Оно теперь уже не мое. Оно принадлежит им – потому-то я теперь уже не чувствую боли, потому-то не сопротивляюсь. Все, что у меня осталось моего, – это только мое брюхо, как у затравленного быка. Но боль проникает даже и туда.

Я стала вещью. Предметом, которым расплачиваются за долги. И еще – разменной монетой, которой пользуются, чтобы выполнить чьи-то условия и договоры.

Так было до сих пор. А сейчас?

А сейчас я боюсь. Боюсь, что опять начну сопротивляться.

Городок

– Дай мы ей разобьем башку, этой шалаве… этой потаскухе.

В горшок герани на балконе летит камень. Горшок задребезжал. Анна подняла лицо к небу, закричала, и ее ослепил льющийся сверху солнечный свет.

Мне уже шестнадцать лет. Я нашла себе новую работу. Больше я уже не работаю парикмахершей. Мне очень нравилось работать в парикмахерской, красить волосы и делать прически, но из-за астмы мне пришлось эту работу бросить. И тогда я себе нашла другое занятие, опять в Таурианове. Но на этот раз – в закусочной.