Проклятая - Кристина Цагария

Закончив, я собрала волосы из раковины и их выбросила. Потом стала умывать лицо. По лицу стекает вода, и руки, которыми я его мою, становятся от грима красными и черными.

Потом я опять посмотрела на себя в зеркало. Посмотрела на маленькую щелку между двумя моими передними зубами. На родинку на моей левой щеке. На веснушки. Посмотрела себе в глаза. Теперь в зеркале видны одни только глаза. Без грима.

Это был последний раз, когда я посмотрела на себя в зеркало.

Это был последний раз, когда я позволила себе выплакаться.

Городок

– Если ты забеременеешь, мы прострелим тебе живот.

И они ее пинают. Тогда Анна сжимается и начинает молиться. Она молится о том, чтобы не забеременеть, чтобы ее больше не били и чтобы они сейчас не всовывали в нее свои штуки.

Каждое утро я сажусь на электричку и еду в Таурианову[23]. Я езжу туда уже почти месяц. Телефонные звонки почти прекратились. Они дали мне небольшую передышку. Доменико Яннелло уехал куда-то на своем грузовике, да и других я тоже не вижу в городе вот уже несколько дней. И я решила этим воспользоваться.

Я нашла себе работу – работу помощницы парикмахерши. Может быть, кто-нибудь скажет, что я работаю простой головомойкой, но я-то оптимистка и уверена, что впереди у меня большое будущее: ведь я уже научилась делать прически и отлично крашу волосы. Да и хозяйка поручает мне не только мыть волосы, так что я совсем не чувствую себя простой головомойкой.

Это было совсем нелегко – найти работу. Во-первых, найти ее в Сан-Мартино было бы просто невозможно, и я решила поехать в Таурианову. Таурианова больше, чем наш городок, и в нем для меня больше возможностей устроиться. Да и к тому же там меня не знают. А у нас в городе меня знают все. Вот потому-то я чувствую там себя гораздо свободней и сильнее.

Целую неделю я обходила там все магазины. Заходила в каждый магазин, в каждую контору и спрашивала, не найдется ли для меня работа. Я побывала и в гастрономах, и в булочных, и в бюро путешествий… Мне было все равно, где работать, но многие мне отказывали прямо сразу, потому что я не умею ни пользоваться компьютером, ни говорить по-английски. Я даже и пишу довольно медленно. Но зато я умею обращаться с людьми, терпелива и сразу же всем нравлюсь.

А работа парикмахерши – это здорово, это как раз по мне.

Заведение, в котором я работаю, – это небольшой зал всего с одной мойкой и четырьмя креслами. В парикмахерской нас всего двое – я и хозяйка. Я ей сразу очень понравилась, а она понравилась мне. И еще мне очень нравится то, что я тут делаю и чему учусь. Я работаю шесть часов в день. Зарабатываю я немного, но ведь это только начало, я знаю.

Но больше всего мне нравится выходить из дому. И эта новая жизнь тоже мне нравится. Мне нравится, когда моей работой бывают довольны все клиенты.

У меня почти не получается ничего откладывать, а я себе хочу купить пару новых ботиночек. И не тех, китайских, с рынка, а настоящих – красивых, фирменных, модных.

Заработанные деньги я приношу домой и отдаю маме. А вот чаевые я оставляю себе. Правда, их совсем немного. Но мне многого и не надо. Да и ботиночки мне совсем не к спеху.

Парикмахерская только что закрылась. Вот кончился и еще один рабочий день. Но солнце все еще светит. И хотя уже осень, дни еще довольно длинные.

Домой я возвращаюсь не сразу. Я еду к морю, в Палми[24]. И хожу там одна. Да и свою жизнь, путь своей жизни, я тоже прохожу одна. Ну ничего, я уже привыкла, и это меня не раздражает. Я бы с удовольствием взяла к себе сюда сестренку. Но вот сюда, к морю, я убегаю одна.

На набережной сидит женщина, продающая огромные рыбины. А за ней на веревке, протянутой между двумя палками, висит белье: оно сушится на морском воздухе. И я долго брожу одна, вдыхая воздух, вдыхая запах моря, соль и песок.

Я подбираю все ракушки, какие нахожу. А перед тем как уйти, закапываю их на морском берегу – хороню их, одна за другой, в мокром песке. Хороню мой страх, мое одиночество, мою девственность. А напоследок закапываю в песок мои кошмары. И пальцем заталкиваю их как можно глубже.

Я не хочу ничего иметь – вот тогда я и не смогу ничего потерять.

А когда солнце заходит и небо начинает темнеть, я ухожу. Сажусь на обратную электричку и возвращаюсь домой, увозя с собой лишь сырость морского берега.

Городок

– Мама, мамочка, я не могу дышать!

– Успокойся, солнышко, я с тобой. Сейчас пройдет, скоро пройдет.

– Нет, не могу.

Анна и Аурора сидят на кухне. Горит один только ночник. В комнате темно. Глубокая ночь: часа два или, может, три ночи.

Все остальные спят.

Аурора обнимает Анну:

– Это у тебя астма. Скоро пройдет. Я здесь, я с тобой.

Городок молчит.

Стоит тихая ночь.

– Мама, а это я неправильно сделала?

– Что сделала, солнышко?

– Что подала в суд.

– Правильно.

– А что я заговорила?

– Тоже правильно.

– Но ведь теперь на нас все ополчились.

– Ничего, солнышко, мы с тобой, ты же знаешь.

– Мама, нас тут все ненавидят. Папа уже не может найти работу. Ты работаешь на износ. А я не могу выйти из дому. Это я, это я во всем виновата.

– Нет, Анна, не говори так.

– Но что я такого сделала, мама?

– Ты только не волнуйся. Вот увидишь, все пройдет и уладится. Мы попросим помощи у дедушек и бабушек, у твоих теток… Ничего, мы справимся.

– Мама…

– Что, солнышко?

– Но ведь я же должна была это сказать.

Аурора гладит руки Анны, берет их в свои. Но ничего не отвечает.

Ночь тихая-претихая. Скоро настанет день.

Я уже больше не сопротивляюсь. Потихоньку проживаю каждый день. Подолгу катаюсь на велосипеде. Помогаю маме по дому. Вожусь с сестренкой.