Мертвая хватка - Андрей Воронин

Так-то, пацаны.

Нет, некоторые, конечно, могут по этому поводу улыбаться и делать пренебрежительное лицо: дескать, черного кобеля не отмоешь добела. Ну, так в этом же и фишка! Что, папа Май – дурак, что ли? Сам брюнет, знает, что черную шерсть мылом отмывать бесполезно. А вот перекисью – это да, это сколько угодно. Отбелить, перекрасить, и будет хоть блондин, хоть шатен, а хоть и вовсе рыжий. Или зеленый в красную полоску, это уж кому что нравится. Гадай потом, какая у него от природы была масть! Вроде на блондина смахивает, а в натуре, внутри, в генах – все равно черный. Черный как сажа, как ночь в угольном подвале. Черный. И тому, кто вздумает пренебрежительно улыбаться в его адрес, следует хорошенько подумать о своем поведении. Мало ли что он выглядит как болонка! Прыгнет разок, щелкнет челюстями, и каюк. Так и подохнешь с пренебрежительной ухмылкой на гладкой роже, козел. С ней, с этой твоей поганой ухмылочкой, тебя и закопают. Прикинь, оркестр играет, вдова слезами обливается, голосит, а ты лежишь в сосновом ящике и ухмыляешься как идиот! Хороша картинка? Ну, так вот и держи свои ухмылки при себе, здоровее будешь…

И потом, чего тут, в натуре, ухмыляться? Хороший дом, приличные друзья и светские манеры – это хорошо или плохо? То-то, хорошо! Если человек старается всего этого добиться, в том числе и манер, так это он, выходит, стремится изменить себя в лучшую сторону. Ну, ты, умник, ответь, это хорошо или плохо? Так чего ты тогда ухмыляешься, морда?

Работать иди, работать, чтобы и у тебя такой дом был! А ухмыляться вечером будешь, перед телевизором, родного президента слушаючи.

Из грязи в князи, говоришь? Ну, с этим не поспоришь.

Только ты сам рассуди, братан: все мы, если разобраться, произошли от самой первой амебы, а она, гнида скользкая, откуда взялась? Из грязи, брателло, из грязи! Так что происхождение у нас у всех одинаковое, от бомжа туберкулезного до королевы английской. Оно, конечно, королеве подфартило от правильных родителей на свет появиться, а бомжу – нет.

Но, с другой стороны, если бы королева стала запоем одеколон жрать или, скажем, пиво пополам с дихлофосом, ее бы тоже ненадолго хватило. Загнулась бы от цирроза, как и бомж. А если бы бомж бутылки сдал и вместо бормотухи купил бы себе шмотки приличные, паспорт с пропиской да на работу бы устроился, он бы тоже мог человеком стать. Не королем, ясное дело, и, уж конечно, не королевой, но вполне приличным лохом на твердом окладе. А потом, глядишь, бизнесом бы занялся – сначала мелким, потом покрупнее…

И пошло, и поехало! Оглянуться не успеешь, как он уже олигарх, и министры с депутатами ему с другой стороны улицы кланяются, а президент руку жмет и здоровьем интересуется. Плохо это? Тут все дело в том, чего человек хочет, к чему стремится, а не в том, из какой такой подворотни он на карачках выполз…

С головой погрузившись в эти размышления, Виктор Майков не заметил, как сзади к нему подошел Хобот. Носатый боец сегодня был одет, как подобает охраннику, несущему службу в приличном доме: в черный костюм и белую рубашку с галстуком. Слева под пиджаком у него выпирала кобура, в которой лежал обыкновенный газовый пугач, сработанный под «кольт» сорок пятого калибра. Папа Май был стреляный воробей и не позволял своей охране расхаживать по дому и двору с огнестрельным оружием. За забором – сколько угодно, а здесь, внутри, ни-ни. Не дай бог, менты нагрянут с какой-нибудь проверкой, а тут, блин, целый ходячий арсенал! Без своей проверенной «тэтэшки» Хобот чувствовал себя как-то неловко, словно был не вполне одет, но спорить с Майковым было бесполезно, особенно в тех случаях, когда он был прав.

– Папа, – позвал Хобот, но тут же спохватился и поправился:

– Виктор Андреевич!

Майков не спеша обернулся. Вислоносая физиономия Хобота выражала почтение, которого он на самом деле не испытывал.

– Ну? – спросил Майков. Со своими охранниками он позволял себе разговаривать на привычном и ему и им языке, тем более что они знали его как облупленного и корчить перед ними принца крови было бесполезно.

– Очкарик говорит, что все готово, – сказал Хобот. – Можно пускать воду.

– Ну?! Нормально. Родил, значит, наконец.

Майков оглянулся на крыльцо. На крыльце уже возвышался Простатит с серебряным подносом в руках. На подносе поблескивала золотистой фольгой бутылка хорошего шампанского, яркое весеннее солнышко играло в литровой емкости с виски, превращая ее содержимое в кусок отшлифованного янтаря. Виктор Андреевич бросил окурок на цементные плиты дорожки и растер его подошвой – холуи потом приберут.

– Ну так чего он тянет? – недовольно поинтересовался Майков. – Раз можно, значит, надо пускать!

Хобот повернулся лицом к гаражу, сложил руки рупором и заорал так, что у Майкова зазвенело в ушах:

– Э!!! Махмуд, поджигай!

Потом он снова повернулся к Майкову и сказал нормальным голосом:

– Сейчас, Виктор Андреич.

Майков прочистил мизинцем заложенное ухо, протянул руку, вынул из нагрудного кармана Хоботова пиджака увесистый брусок рации и, похлопывая себя этим бруском по раскрытой ладони, сказал:

– Был такой анекдот. Идет по рельсам поезд, а рельсы размыло. На рельсах стоит прапорщик, машет руками и орет машинисту: «Стой! Стой!» К нему подходит какой-то пацан и говорит: «Дяденька, чего вы орете, у вас же мегафон в руке!» Прапор берет этот мегафон – Майков поднес ко рту руку с воображаемым мегафоном, – и говорит пацану прямо в этот мегафон: «Мальчик, пошел в жопу!» А потом бросает мегафон и опять начинает махать руками и орать:

«Стой! Стой!»

Хобот сделал постное лицо.

– Виноват, – сказал он, – совсем забыл про эту хреновину.

Майков с силой втолкнул рацию обратно ему в карман.

– Еще раз забудешь – воткну ее тебе не в карман, а в задницу, – сказал он. – В лесу, что ли? У меня чуть барабанные перепонки не лопнули.

– «Чуть» не считается, – буркнул Хобот, который никак не мог избавиться от дурной привычки всегда и везде оставлять за собой последнее слово.

Майков удивленно приподнял брови. Он уже открыл рот, чтобы напомнить Хоботу, что здесь не военкомат и что здесь, в доме папы Мая, его справка, выданная в психоневрологическом диспансере, за отмазку не катит, но тут из щели между двумя базальтовыми плитами с шипением и плеском ударила вода, окатила брызгами сухое дно пруда, дернулась и полилась, как положено – красивой широкой струей, блестящей и прозрачной, как стекло.

– Во, блин, – сказал Хобот. – В натуре, заработало!

Майков с удовлетворением смотрел на водопад. Это было красиво. Это, черт возьми, успокаивало, ласкало самолюбие и внушало чувство законной гордости. Знай наших!

Подошел Простатит с позвякивающим подносом. Стола не было, но Простатит мог с успехом заменить его собой, что он и сделал. Хобот ловко откупорил шампанское, поймав пробку на лету, и разлил его по бокалам. Шампанское пенилось и шипело, разбрасывая вокруг себя мелкие колючие брызги. Вытирая руки носовыми платками, со стороны гаража подошли Рыба и Лукьянов. Рыба выглядел довольным, да и очки агронома поблескивали так, что сразу становилось ясно: этот так называемый ландшафтный архитектор вполне удовлетворен результатами своего труда и пребывает в приятном предвкушении честно заработанного вознаграждения.