Прощайте, колибри, хочу к воробьям! - Екатерина Вильмонт

– Вполне!

Пока Константин возился с телевизором, Анна Михайловна достала из чемодана привезенные из Франции деликатесы и принялась что-то стряпать на скорую руку. А Петр Николаевич уселся рядом с сыном.

– Ну что, Костик, с Алёной у тебя склеилось?

– Да нет, папа, не склеилось. Ты же знаешь, я не люблю, когда мне что-то навязывают, даже таких милых девушек.

– Но ведь поначалу она явно пришлась тебе по вкусу?

– А знаешь, папа, я, кажется, втюрился.

– В очередную киску? – поморщился Петр Николаевич.

– Ну, киской ее никак не назовешь. Хотя Пафнутий от нее в восторге.

– Погоди, уж не та ли это эффектная дама?

– Она, папа, она! Меня вдруг пробило… – сам себе поражаясь, заявил Константин. Ему смертельно хотелось поговорить о Жене.

– И что?

– Она уехала.

– Надолго?

– Неизвестно.

– У вас уже что-то было?

– Ничего. Но она… она такая милая… такая естественная, с ней так легко, она хорошо образованна…

– Что с тобой, сын? Стареешь? Раньше тебя волновали какие-то другие параметры…

– Видимо, старею, – не без горечи усмехнулся Константин.

– Нет, парень, ты просто повзрослел! Но лучше поздно, чем никогда. Ну, а чем она занимается?

– Она, как она сама выражается, импресарио. Вывела в люди своего младшего брата, Антона Истомина.

– Истомина? Скрипача? Он гений! – воскликнул Петр Николаевич.

В комнату вошла Анна Михайловна.

– Простите, я краем уха услышала, вы говорили об Истомине?

– Ну да. Оказывается, наш Костя ухаживает за его сестрой.

– Серьезно? Бедная девушка!

– Почему? – в один голос воскликнули отец и сын.

– Ох, простите, это не к Косте относилось. Просто я слышала от подруги-музыковеда, что Истомин как-то очень по-свински обошелся с сестрой, которая буквально всю жизнь служила ему верой и правдой. Это был разговор о том, что гений и злодейство иной раз вполне совмещаются. Впрочем, в случае с Истоминым это вряд ли злодейство. Скорее, бесхарактерность… А впрочем, кто его знает… А она интересная женщина?

– Очень! – воскликнул Петр Николаевич.

– А ты ее знаешь?

– Нет. Видел один раз.

– Подруга мне сказала, что она вернулась в Москву с разбитым сердцем к разбитому корыту.

– Мне она этих подробностей не рассказывала, мы еще мало знакомы. Но сейчас Женя нашла работу, она помощница дирижера Закирова…

– Фархада? Боже, какой он красавец! И превосходный дирижер! Костя, я очень хочу познакомиться с этой Женей!

– Зачем? – вырвалось у Константина. Ему заявление Анны Михайловны показалось бестактным. И вообще его крайне тяготил этот разговор. И зачем я его затеял? Дурак! Просто так хотелось поговорить о ней!

– Извините, Костя! Я жутко любопытная.

И пойдемте на кухню, буду вас кормить.

Он хотел отказаться, но не стал огорчать отца, тому явно было неловко. И не буду я Женю ни с кем знакомить. Вот еще! Он все собирался позвонить ей, но почему-то не решался, прошло уже больше недели с ее отъезда. Вот сегодня обязательно позвоню. Не ответит, оставлю голосовое сообщение. Перезвонит – хорошо, не перезвонит – тоже, наверное, хорошо. К чему мне эти заморочки? Не привык я к сложностям, ну их…

Но она ответила!

– Алло! Костя, вы?

– Да! Женечка, как вы там?

– Хорошо! Очень интересно! Но кручусь как белка в колесе!

– А мы с Пафнутием скучаем, Женя!

– Знаете, я тоже… скучаю…

– А что вы сейчас делаете, Женя?

– Еду в аэропорт. Встречать одного певца.

– Откуда?

– Из Москвы.

– А сами в Москву не собираетесь?

– Боюсь, в ближайшее время не получится.

– Жаль… Женя, а у вас выходные-то бывают?

– Практически нет. Сейчас нет. Пока мы не выпустим спектакль, вряд ли будет свободная минутка. Но я рада, Костя, что вы позвонили. Вспоминаю с восторгом ваши пельмени…

– А где вы живете, Женя?

– В отеле. Костя, я уже подъезжаю, спасибо, что позвонили, я была очень рада. Пафнутия поцелуйте.

– А я вас целую, Женечка!

Он не был уверен, что она услышала эту фразу. Телефон отключился.

А Константин понял, что пропал. Она там крутится среди театральной богемы, кто знает, может, у нее уже завелся любовник или вот-вот заведется… Певца какого-то встречает… И дирижер этот красив, как Шахрияр. Впрочем, с чего я взял, что Шахрияр был красавцем? Чепуха! Да и Женя не Шахерезада. Но она прелесть, и не оценить этой прелести мог только такой набитый дурак, как я. Но я же оценил? Поздно, брат! Вот если бы сразу… Тогда, быть может, она не уехала бы с этим красавцем, не мыкалась в амстердамском отеле, не ездила бы встречать каких-то певцов, а встречала бы меня с работы, ухаживала за Пафнутием и была бы моя…

Но она будет моей, я этого хочу! Хочу целовать ее, хочу спать с ней, хочу просто быть с ней рядом, и, наверное, я даже мог бы рассказать ей то, что не рассказывал ни одной живой душе. Это моя, только моя тайна, даже отец ничего не знает. А ей, наверное, можно было бы рассказать…

Я давно не ощущала такого подъема, не чувствовала себя такой нужной! И, должна признаться, что к жизни на Западе я уже приспособлена лучше, чем к московской. Здесь у меня куда меньше недоумений, что безмерно восхищает и радует Фархада.

– Ох, Женька, как мне повезло! Ты же тут как рыба в воде, а Аллочка иной раз становилась в тупик, как и я. Видно, совковость впитана с молоком матери. А тебе хоть бы хны! Да, ты знаешь, Мирон от тебя в полном восторге!

– Мне он тоже нравится. Такой обаятельный! Вот вроде бы ни кожи ни рожи, а чувствуется мужик…

– Я заметил, он нравится женщинам, – как-то грустно улыбнулся Фарик.

Мы на машине ехали в Дюссельдорф, где ему предстояло дирижировать «Тоской».

– Фарик, ты почему так грустно это сказал? Можно подумать, ты женщинам не нравишься!

– Да нет, не в том дело. Просто все как-то глупо в жизни складывается. А впрочем, не хочу об этом говорить.

– Ну и не надо! Расскажи мне лучше про Мирона. Кто он, собственно, такой? Не пойму.

– О, Мирон интересная фигура! Мы с ним выросли в одном дворе. Он из совсем простой семьи, но всегда жадно тянулся к искусству. Помню, нам было лет по двенадцать, он вдруг подошел ко мне и говорит: «Слышь, Узбек (у меня во дворе была кличка Узбек), ты, говорят, в музыке петришь?» Я так удивился!