Неудобная женщина - Стефани Бюленс

Что важнее, на это купится и Клэр.

Я не сомневалась, что в скором времени стану ее лучшей подругой.

Когда я приехала к отцу, он сидел на балконе и наблюдал за тем, как колибри вьются вокруг кормушки. Ему ближе к восьмидесяти, но выглядит он еще старше. У него вечно нахмуренное лицо, будто он все время сдерживает гнев.

Я протянула ему пончики.

— С сахарной пудрой? — уточнил он перед тем, как открыть коробку.

В его тоне сквозило сомнение, словно я постоянно приношу ему не те пончики.

— С сахарной пудрой, — подтвердила я.

Спустя несколько месяцев после маминой смерти он познакомился с Роуз. Она была намного моложе. Полна энергии. Он ласково называл ее «шутихой». Весь год, что они встречались, он проходил словно в дурмане. Он хотел жениться на ней, но она ненавидела детей. Так я и стала помехой на пути к счастью.

Он взял пончик и вцепился в него зубами, будто дикий зверь. Он всегда будто сдерживает внутреннее рычание.

Прикончив пончик, он закрыл коробку.

— Всегда нужно оставлять что-то про запас, Клэр.

Это один из его типичных отцовских советов: покупай, а не бери в аренду. Сэкономил — все равно что заработал. Кто попусту не тратит, тому всегда хватает.

— У тебя по-прежнему никого нет? — спросил он обвиняющим тоном, как будто намекая: кто может полюбить такую чудачку. Но все-таки он хотел, чтобы я нашла себе мужа.

Он растянул губы в невеселой улыбке.

— Ты кого-нибудь найдешь, — сказал он. Но прозвучало это так, будто он не очень-то верил в мои перспективы.

Он по-прежнему считал, что Саймон был «настоящей находкой». А я не имела права обвинять этого уважаемого человека, ведь у меня было против него только «слово Мелоди».

Слово Мелоди.

Ей он тоже не поверил.

Порой я воображала, будто Саймон и мой отец находятся в сговоре. Сидят в каком-нибудь баре и строят планы, как бы меня вразумить. Отец успокаивает Саймона, выражает сочувствие и извиняется за то, что от меня «одни проблемы».

Отец вытер рот — в уголках остались белые пятна от пудры — правой рукой: стремительно, небрежно, безжалостно. Подобная ярость прослеживается в любом его движении — как будто он с остервенением избавляется от всех следов на месте убийства. Стирает отпечатки. Смывает кровь.

Я всю жизнь боялась его после той попытки утопить меня. Стоило ему обнять меня, я замирала и задерживала дыхание, пока он меня не отпускал. И каждый раз это казалось отсрочкой казни. Лишь однажды я решилась поговорить с ним о той лодке, но он рассвирепел: да хватит уже цепляться за этот бред! Мне тогда было пятнадцать, и эта вспышка гнева так напугала меня, что я замолчала. Больше мы никогда не поднимали эту тему.

— Какие новости? — спросил отец.

Я не стала сообщать, что Саймон скоро женится. И уж тем более не рассказала о письме, которое я ему написала, — для отца это было бы лишнее подтверждение того, что я окончательно и бесповоротно рехнулась. Он всю жизнь отрицал мои обвинения, а раз так, это даст ему повод почувствовать, что они с Саймоном — всего лишь жертвы моей мании.

Зачем я вообще прихожу к нему и приношу пончики?

На этот вопрос нет правильного ответа.

Может быть, дело в том, что в глубине души я всегда надеялась на некое примирение — он чистосердечно во всем признается, раскается, и я его прощу. Это чувство напоминает мне одну картину, которую я видела однажды на улицах Парижа. Крохотное белое яйцо на огромной ладони. Исполинские пальцы неумолимо смыкаются, а яйцо словно съежилось, ожидая, что его вот-вот раздавят. Картина называлась «Надежда». Моя надежда на то, что однажды отец сознается в своем поступке, — совсем как это хрупкое яйцо.

— Как твои занятия? — спросил отец. — Много учеников?

— Хватает, но всегда есть куда стремиться.

— Ты должна давать уроки по Интернету, а не кататься в машине весь день.

У него на все есть свое мнение, и он этим гордится.

— Постоянные переезды отнимают слишком много времени и сокращают прибыль, — добавил он.

Тон ворчливый, будто мне давно следовало подумать об этом.

— Лучше делать все на своем компьютере. Разве не так все сейчас поступают?

— Некоторые так и делают.

— Ну а ты почему нет?

— Мне нравится личный контакт, — ответила я.

— Хм, — проворчал отец и пожал плечами: я снова пропустила мимо ушей его драгоценный совет. — Ну, как знаешь.

Мы всю жизнь держались на расстоянии друг от друга. Я до сих пор кажусь ему «пугливой пташкой» — так он называл меня, когда я старалась ускользнуть от него.

Я посидела у него еще какое-то время, а затем ушла.

Когда я подошла к машине, телефон ожил: сообщение от Фила.

Хороший ответ. Я его обдумал. И все равно хотел бы с тобой познакомиться. Ты, конечно, можешь отказаться, но попытка не пытка.

Попытка. Это слово отозвалось в моей душе.

Мне хотелось ответить ему. Мы могли бы встретиться за чашечкой кофе. Но все в моем мире было слишком запутанным. Я не знала, какой следующий шаг предпримет Саймон. И что я сделаю в ответ. Моя жизнь больше не принадлежала мне целиком, и было бы нечестно впутывать в это кого-то еще. Я не ответила на сообщение Фила, но и не удалила. Забавно, но это казалось мне символом надежды.

Рэй ждал меня за тем же столиком, что и в прошлый раз. Заметив меня, он поднялся.

— Доброе утро, — радостно сказал он.

Усевшись, я разложила материалы для занятия. Рэй наблюдал за мной, не говоря ни слова.

Он смотрел довольно пристально, и я запаниковала — что, если Ава рассказала ему обо мне лишнего? Что он обо мне думает — что я беспомощная? Или жалкая? Ожесточившаяся? Сумасшедшая? Одна мысль об этом заставила меня нервничать, хотя я понимала, что я пока в своем уме. В конце концов, есть только один человек, которого я боюсь и которому я не доверяю, — Саймон.

Взгляд Рэя переместился к моим рукам.

Увидев, что я это заметила, он тут же спохватился.

— Простите, — сказал он. — Я просто обратил внимание, что вы не носите обручальное кольцо.

— Я в разводе.

— А дети у вас есть?

Прежде, чем я успела ответить, он рассмеялся и пояснил:

— Я подумал, что раз уж мой французский на уровне младенца, женщина, у которой есть дети, будет куда терпеливее.