Новый Мир - Александр Столбиков

Сейчас таких задач было две. Первая — беседа с Василевским относительно последних веяний трехсторонних англо-германо-советских переговоров. И еще о возможной поездке в Северо-Американские Штаты. Выслушать предложения, обсудить сложности, дать напутствие, ненавязчиво, но однозначно подчеркнуть важность и ответственность поручения. Забота тягостная, порядком набившая оскомину. Доказывать англичанам, что проигравшая сторона не может претендовать на порты Северной Франции и тем более на демилитаризацию чего бы то ни было в Европе, оказалось крайне тяжело и, как подозревалось, бесперспективно. Но давний опыт подсказывал, что использовать следует все возможные средства. И невозможное бывает возможным, никому это не известно лучше, нежели ему.

Вторая же… Тоже встреча. Давно ожидаемая, предсказуемая, но от этого не менее нервирующая и нежелательная. Ее нельзя отложить, ее нельзя пересмотреть. Сталин редко испытывал неуверенность и тем более желание спрятаться от ответственности, но только не в этом случае. Слишком важные слова скажет посланник и слишком много ответственности ему придется взять на себя. Ему и только ему, именно так. Ибо соратники вряд ли придут к единому мнению, и он вновь должен будет взвесить на весах опыта и нелюдской интуиции все мыслимые и немыслимые действия, последствия и вынести то решение, которое окажется единственно верным и правильным…

Сталину вспомнились «Унесенные ветром». Книга была переведена в рамках культурного сближения двух великих держав, и он как-то бегло пролистал ее, желая через литературу чуть лучше понять образ мышления и интересы среднего американца. Сама по себе вещь не произвела на него впечатления, трудно было удивить описанием весьма скромных лишений человека, пережившего Революцию и Гражданскую. Да и в сюжете он увидел только историю стервы, топчущей всех на своем пути к богатству. Но одна фраза ему запомнилась. Запомнилась и вспоминалась каждый раз, когда груз проблем становился чересчур тяжким.

«Я подумаю об этом завтра».

Завтра. Эта мысль непрошено, втихую прокрадывалась, манила, соблазняла. Отдохнуть сегодня. Отложить на потом. Ведь потом будет новый день и новые силы.

Но он знал, что, дав слабину единожды, после неизбежно согнешься вновь. И гнал беспощадно искушение отдыха. Такой роскоши он себе позволить не мог. И поэтому хотя посланник, скорее всего, еще только садился в самолет, Сталин уже думал над его возможными словами, оценивал их, готовился.

Часы тихо отбили половину третьего. Сталин тряхнул головой, отгоняя мысли. Надо же, за раздумьями и не заметил, как отшагал более получаса. Он вновь присел в высокое кресло, скользнул взглядом по трем отложенным папкам, с которых предстояло начаться утренней работе.

Толстая, тоскливого серого цвета, с едва ли не готическими буквами выписанным заглавием «К вопросу об использовании опыта организации и действий немецкой моторизованной пехоты („панцергренадеров“) применительно к строительству Вооруженных Сил СССР». Это от «Отдела унификации и стандартизации колесно-гусеничной техники», входящего в «Комиссию по обмену опытом». Читай, от Жукова, строптивого, но, увы, незаменимого на этот момент наркома обороны.

Папка потоньше. Стандартного зеленоватого цвета, без надписей. Очередная серия взаимных кляуз Яковлева, Туполева и Таирова. Бесконечные разбирательства авиаторов Сталина порядком утомляли. Каждому властелину аэропланов необходимо было все и сверх того, каждый считал себя единственным и неповторимым, каждый полагал, что именно от него зависит торжество социализма во всем мире. Перед схватками авиаторов меркли даже битвы самоходчиков и танкистов, готовых драться врукопашную за каждый килограмм металла для своих бронированных каракатиц.

Третья, строго говоря, не папка, а толстенная кипа нескольких сброшюрованных стопок. Последние сводки по достройке 241-го Куйбышевского авиазавода и Сталинградского гусеничной техники. Недостаток материалов, необязательные смежники, некомплектные поставки. В результате — срыв планов по выпуску М-37, из-за которых и грызутся авиаконструкторы. Да еще и проблемы с тяжелыми артсамоходами.

Все — примерно равнозначно. Все первоочередное и неотложное. С этих папок и начнется утро, затем — Василевский. Затем — все остальное. Но даже эти вопросы будут второочередными перед Встречей.

Сталин снял трубку ближайшего аппарата.

— Встреча с Василевским, перенести на одиннадцать. На двенадцать вызвать Поликарпова. Со всеми планами по выпуску. Жуков… Пять вечера с возможностью перенести на девять. Собрание в два — подтвердить всем участникам. Место проведения…

Он на мгновение задумался. Серьезные вопросы обсуждались в большом зале совещаний, в малом кабинете, для узкого круга или на ближней даче. В зависимости от числа приглашенных, предполагаемой протяженности обсуждения и важности вопроса. Какое место наиболее достойно предложения, которое неизбежно принесет эмиссар?

— «Зеленая точка» номер два.

— Товарищ Сталин, — прошелестело в трубке, — Жуков в три часа дня улетает в Дальневосточный военный инспектировать артсамоходные войска. Отложить вылет?

— Он нужен завтра, — кратко сказал вождь, — все.

Забавно, подумал он, положив трубку. В любой момент, днем ли, ночью ли, достаточно взять трубку, и Поскребышев немедленно ответит. Когда же он спит, ест, отдыхает? И отдыхает ли вообще? Себя Сталин считал человеком с минимумом слабостей. Но получается, что у его бессменного начальника канцелярии их еще меньше. А если у Генерального Секретаря коммунистической партии СССР даже его собственный секретарь более стоек, то нужен ли партии такой Генеральный?..

Сталин откинулся на спинку кресла и смежил веки. Это тоже была давняя привычка — по окончании работы еще за столом подарить себе пять-семь минут абсолютного отдыха. Никаких тревог, никаких забот. Сталин пребывал в покойном безмыслии, чувствуя, как разум очищается от суетного, он смаковал подобно вину, каждое мгновение, свободное от тягот правителя… Отходили прочь непоставленные моторы, недостроенные промобъекты, строптивые наркомы. Теперь о них и в самом деле можно было подумать после.

И только далеко-далеко, на дальних задворках разума, тихонько бился огонек тревожного маячка ожидания. Скоро все решится. Завтра все окончательно решится.

Завтра…

* * *

Аэродром был невелик, но тщательно охранялся. Всего четыре бетонированные полосы и с десяток небольших ангаров, несколько приземистых складов. Никаких надписей, никаких указателей, попасть сюда можно было, только минуя несколько рубежей охраны, явной и скрытой, обычно по прямому разрешению высших руководителей страны.

Весна уже властно вступала в свои права, но ночью зима прокрадывалась обратно, покрывая лужицы прозрачным тонким стеклом льда, набрасывая на стены серебристый полог инея и выстужая технику, заставляя техников поутру чертыхаться, прогревая моторы.

Обычно немноголюдный, аэродром теперь словно вымер. Только светились огоньки сигарет охранников на сторожевых вышках по периметру, и одинокий луч прожектора изредка обегал территорию. Неброский, серо-зеленый штабной VW6300 скрывался в тени небольшой, на десяток деревьев, рощице, оставленной в свое время для красоты, у склада запасных частей. Машина была рассчитана на семь штабных работников со всеми бумагами и аппаратурой, но сейчас за броневыми пластинами кузова скрывались от ночной свежести лишь двое.