Новый Мир - Александр Столбиков

Рунге проснулся. Мгновение-другое он очумело крутил головой, не понимая, где находится, затем ладони ощутили подлокотники неудобного казенного стула, а колени больно уперлись в такой же казенный стол. И понимание реальности вернулось сразу и целиком.

Тогда ему повезло, ноги остались целы, их просто зажало. Потерявшего сознание Рунге вытащили из кабины вовремя подоспевшие десантники. Его одного, остальной экипаж погиб еще в воздухе. Слегка придя в себя, он скорбел о товарищах и радовался скорому возвращению, все как положено счастливчику, вытянувшему у Всевышнего продление командировки на грешную землю. Только сильно болела голова, шумело в ушах, да регулярно накатывали внезапные приступы рвоты. Экие мелочи… Через несколько дней внезапно, прямо среди прогулки по больничному дворику, он свалился в жесточайшем приступе конвульсий, сменившемся временным параличом.

Вердикт врачей был суров и неоспорим. Сотрясение мозга, трещины в черепе, смещение шейных позвонков, ущемление нервов. Вся жизнь с палочкой и никакой авиации. Теперь ему нельзя было садиться даже за руль автомобиля.

Следующий месяц Рунге обивал пороги всех без исключения берлинских и марксштадтских приемных и высоких кабинетов. Он даже нашел вырезку из ежемесячного советского военного бюллетеня о русском пилоте-истребителе, который так же был сбит в бою с японцами, потерял обе ноги чуть ниже колен, но продолжил летать с протезами. Летать и сбивать.

Все было тщетно. Ему совершенно справедливо возразили, что безногий — одно дело, а человек, который в любую минуту может потерять сознание, — совершенно иное. Карьера летчика закончилась, а вместе с ней и жизнь, потому что Ганс Ульрих жил полетами и ради полетов. Неизвестный зенитчик убил его в Голландии, так же как и других, просто немного позже.

Ганс начал опускаться, даже немного запил. К счастью, период безвременья длился недолго, однажды слабенькая дверь его государственной новостройки «ускоренного проекта» жалобно хрустнула и вылетела напрочь, выбитая добрым летным ботинком.

Остерман сумрачно обозрел похмельного и небритого Рунге, полупустую бутылку эрзац-шнапса. Он явно колебался, балансируя между жалостью, намерением помочь и презрением пополам с желанием уйти и не возвращаться. Тогда, первый и последний раз в жизни, Рунге умолял. Нет, не словами, он скорее умер бы, но взглядом. Взглядом человека, у которого не осталось ничего.

Полковник пожал плечами и вышел, но в его шагах Рунге прочитал надежду. Люто презирая себя за временную слабость, Ганс немедленно вылил все спиртное, что находилось в его маленьком жилище, и поклялся пить исключительно воду и молоко. Остерман зашел на следующее утро, так же молча оценил выбритого до синевы Рунге, выскобленную до сияющего блеска квартирку и бутылку молока в центре стола.

И вот уже несколько месяцев Ганс Ульрих Рунге сидел под лестницей в «Комиссии обмена опытом», преемнице и наследнице легендарного «Совместного общества воздухоплавательных исследований», то есть фактического совместного штаба и посреднического звена между ВВС Союза и Германии. Просто сидел за столом, видевшим на своем веку бесчисленные поколения бюрократов, в компании старенького сейфа, набитого справочниками, и откровенно тосковал. Делать ему было фактически нечего, раз или два в день на древний стол ложилась пара-другая бумаг и отзывов, которые ему полагалось оценить и надлежащим образом оформить. Даже при самом добросовестном подходе написание собственного мнения относительно специфики работы нагнетательных блоков типа 2AA-FS3 на высотах свыше трех тысяч метров занимало не более двух-трех часов. Остальное время Рунге скучал, вспоминал боевое прошлое, такое недавнее и одновременно невероятно далекое, мучился комплексом неполноценности.

Он и раньше с интересом знакомился с теоретическим материалом, теперь же у Рунге появилось достаточно времени, чтобы поставить это полезное увлечение в упорядоченные рамки. Он стал читать справочники и руководства, к большинству которых имел свободный доступ. Рунге сопоставлял отчеты и сводки с личным опытом, с чем-то соглашался, как, например, с опытами установки на «Цезарей» Березинских пулеметов вкупе со ШВАКами (убожество отечественных пятнадцати миллиметров он очень хорошо помнил по личному опыту), что-то критиковал. Будучи от природы невероятно одаренным пилотом, фанатиком пикирования и пикировщиков, он был сугубым практиком. Теперь же привычная работа вновь раскрывалась ему с новой стороны, в скупой статистике, в сопоставлении чисел и фактов.

Рунге стал брать уроки математики и геометрии, потому что для расчета оптимальных способов и параметров атак нужно было уметь хорошо и правильно считать. К его настольным книгам прибавился учебник русского языка, потому что очень скоро обнаружил, что сводки с русского фронта весьма скверно и неточно переводятся. Хотя с иностранным у него получалось гораздо хуже, чем с математикой и физикой.

У Ганса Ульриха не было семьи, работа не тяготила. У него было много свободного времени, и появилась новая цель жизни. Достаточно скоро он стал писать собственные обзоры, надлежащим образом визируя их и направляя по инстанциям. Ему никто не отвечал, но и не препятствовал, и он все равно писал, бесполезная работа была лучше бессмысленного сидения.

Больше всего он гордился своим изобретением, которое назвал «машиной вероятностей». Строго говоря, это не было машиной, Ганс Ульрих усовершенствовал одну старую штабную игру начала века, изготовив вручную набор фигурок и составив таблицы расчетов и случайного выбора вероятных результатов таким образом, что теперь мог на любой карте разыгрывать масштабные бои с использованием всех видов Военно-морских сил. Не без оснований он полагал, что с этой «игрой» можно гораздо лучше готовить будущих командиров, заранее проигрывая возможные ситуации и выигрышные действия. Увы, и эта задумка не вызвала никакой видимой реакции, но Рунге не терял надежды.

Можно сказать, что он жил снова, новой, оригинальной и по-своему интересной жизнью. В ней больше не было места полетам, но самолеты все-таки были. Рунге даже надеялся, что, возможно, что-нибудь из написанного и придуманного им когда-нибудь пригодится и спасет чью-то жизнь. Может быть, даже и не одну.

Если бы только не голод…

Да, он голодал. Благодаря поставкам из дружественного Союза еще со времен «Девяти пунктов» и «косилок в обмен на хлеб» в Германии напрочь забыли, что такое настоящее недоедание, а голод начала двадцатых превратился в страшную сказку для детей. Но Рунге слишком сильно потратился на лечение. В начале своей новой, нелетной жизни он потратил все сбережения и крупно одолжился у собратьев по цеху, стараясь любым способом смягчить страшный диагноз и медицинский приговор. Лучший во всем городе, собственно, во всей ГДР костоправ-массажист, «тот, кто знает о позвоночнике все», и психиатр, учившийся искусству аутотренинга еще у легендарного Шульца, стоили денег и брали совершено по капиталистическому тарифу.

Старые доктора совершили чудо: мучительные головные боли почти прекратились, ушли нервная дрожь и периодические конвульсии. Но долги съедали практически все, прямо скажем, невеликое жалованье мелкого служащего, в которого он превратился. Впрочем, следовало радоваться хотя бы этому столу и скромной зарплате. Со времени осеннего наступления красной коалиции фронт стабилизировался практически по береговой кромке, и в «Комиссии» пошел устойчивый слух относительно ожидаемого окончания войны и грядущего сокращения военно-воздушных сил. Здесь он хотя бы косвенно работал с самолетами и авиацией…