Семья Эглетьер. Книга 2. Голод львят - Анри Труайя

— Ну да, — ответила Франсуаза.

И ее охватила паника. Она никогда не задумывалась о возможности брака с Козловым. Он предложил это ей легко, почти в шутку; она очень благоразумно отказалась даже слушать его в тот момент, и вот теперь перед отцом и Кароль защищает этот абсурдный план так горячо, как если бы речь шла о важнейшем для ее счастья решении. Собственные колебания внушали беспокойство ей самой, она уже не владела своими чувствами, наступала и отступала будто в тумане.

— Полагаю, ты подумала о том будущем, которое ждет тебя с ним, — сказала Кароль.

— Да ни о чем она не подумала! — воскликнул Филипп. — Привыкла жить в достатке и без забот, не представляет, что такое семейная жизнь! Ты не сможешь жить на то, что зарабатывает этот учитель!

— Я сказала тебе, что тоже буду работать, папа. И потом, деньги — это еще не все…

— Франсуаза права, — вмешалась Кароль. — В наше время имеет значение не богатство человека, за которого выходишь замуж, а его способности. Козлов показался мне очень незаурядным. Я его видела, разговаривала с ним. Он умный, образованный, здравомыслящий…

Чем настойчивее становилась аргументация Кароль, тем сильнее росло смятение Франсуазы. «Откуда вдруг такая любезность ко мне?» — размышляла она. — Может быть, я плохо о ней думала? Неужели она искренне хочет мне помочь? Наверное, я не права, что не доверяю ей. Если бы Козлов мог догадываться о том, что сейчас происходит!..»

Франсуаза всеми силами держалась позиции, которую сама так опрометчиво заняла. У отца на лице уже появились признаки молчаливого согласия. Он принял в кресле обмякшую позу и притушил огонь своего взгляда, опустив утомленные веки. Как всегда, улаживание семейных проблем Филипп доверял жене.

— Во всяком случае, — сказал он, — я считаю, что не надо торопиться. Когда я познакомлюсь с этим человеком, я тебе честно скажу, что думаю об этом деле…

Он повернулся к жене и в награду получил светящуюся добротой улыбку. Она благодарила за понимание. Ловким движением Кароль пересела на подлокотник его кресла. Их руки соприкоснулись. Кароль вздохнула, и взгляд ее сделался томным.

— Ну вот! — сказала она. — Ты счастлива?

— Очень, — ответила Франсуаза.

В груди у нее встал какой-то комок, настолько тяжелый, настолько твердый, что ей стало трудно дышать. Кароль притянула ее к себе и подставила щеку для поцелуя. Потом Франсуаза обняла и отца. Но ощущение странной комедийности случившегося не покидало ее. Она чувствовала себя и удовлетворенной, и обманутой одновременно. Лицо у нее пылало. Она встала и быстро ушла к себе в комнату.

Громадная негритянская голова смотрела на нее со стола пустым взглядом. Франсуаза рухнула на кровать. Самым простым было бы подождать несколько дней, а затем объявить отцу и Кароль, что, подумав, она решила не выходить замуж. Эта программа успокоила ее. Скоро обед. Она встала, причесалась и пошла в комнату к Даниэлю. Он печатал свой доклад для фонда Зелиджа. Работа была сделана аккуратно, с абзацами, заголовками, фотографиями на каждой странице, с графиками, вычерченными цветными карандашами.

— Как вылизано, да? — сказал он.

Она читала из-за его плеча: «Сторонники ритуала хотят, чтобы смертник, сидя перед хижиной, присутствовал при подготовке к своему погребению… Жена смертника раскрашивает себе тело в белый цвет каолином и держится в стороне…»

— Это правда, то, о чем ты пишешь? — спросила она.

— Конечно!

В доме зазвонил телефон. Франсуаза продолжала читать, увлекшись компетенцией и холодным, корректным стилем брата. Мерседес постучала в дверь.

— Мадемуазель, вас к телефону!

Франсуаза тут же подумала о Козлове. Почему? Она не знала.

Козлов никогда не звонил ей домой. Однако это мог быть лишь он. Она это чувствовала. У него хватило смелости!

Франсуаза побежала в гостиную, где отец и Кароль читали, устроившись друг против друга, и взяла аппарат с низкого столика. Мужской голос в трубке спросил:

— Алло, Франсуаза? Это Ив…

Она замолчала на долю секунды, узнала своего отчима и машинально сказала:

— Ив? Ах, да… Добрый вечер!.. Как мама?

— Неважно. Я звоню тебе прямо из клиники. Ее положили сюда. Она очень мучается. Просит тебя приехать!

— Что говорит врач?

— Ну, ничего… конкретного… Надо ждать… Даю тебе адрес… Клиника Фюзелье на улице де Брюейр в Севре. Сможешь приехать?

— Конечно, — сказала Франсуаза. — Ей что-нибудь нужно?

— Нет, только чтобы ты приехала!

Франсуаза повесила трубку и повернулась к отцу и Кароль, которые делали вид, что ничего не слышали.

— Я не смогу сегодня с вами обедать, — сказала она. — Мама в больнице…

— Ах! — произнесла Кароль равнодушным тоном. — Что с ней случилось?

Франсуаза густо покраснела и прошептала:

— Она ждет ребенка… Ей хотелось бы, чтобы я была рядом…

— Ну хорошо, поезжай, — буркнул Филипп. Кароль улыбнулась:

— Ну да. Собирайся быстрей! Надеюсь, все будет хорошо.

Выходя из гостиной, Франсуаза столкнулась с Даниэлем.

— Ты куда бежишь?

— Мама рожает!

— Ты уверена?

— Да.

— В какой клинике?

— Там же, где Анжелику рожала, — в Севре.

— Я поеду с тобой!..

— Нет, Даниэль! Это совершенно бесполезно!

Она натянула на себя плащ, уже спускаясь по лестнице.

В зале ожидания она нашла Ива Мерсье, который сидел, поставив локти на колени. Увидев ее, он поднял голову. На его лице с бесцветными глазами и коротким, сплюснутым носом отражалось волнение.

— Что-то не очень хорошо, — сказал он. — Ей должны делать кесарево!

— Боже мой! — прошептала Франсуаза.

— Врач не выражает беспокойства. По крайней мере, как только она заснет, ее мучения прекратятся.

— Могу я ее увидеть?

— Нет. Она уже в операционной. Теперь остается только ждать. Садись. — И он указал ей на стул рядом с собой. — Она очень мучилась, — продолжал Ив Мерсье. — Кричала. Звала тебя. Напугала меня. Тогда я тебе и позвонил.

— Ты правильно сделал.

— Мы считали, что это будет в конце декабря. И вот, почти на три недели раньше… Даже не знаю, сколько времени это может продолжаться — кесарево…

— Я тоже, — сказала Франсуаза. — А кто сейчас с Анжеликой?

— Моя мать. Ну, там-то все будет в порядке…

Он откашлялся, вздохнул и замолчал. Франсуаза устремила глаза на стену напротив, выкрашенную в бледно-голубой цвет. В ее тревоге смешались и собственная история и ситуация матери, и она лихорадочно перескакивала с одного на другое. Влажное тепло родильного дома, скольжение медсестер в белом по линолеуму коридоров, резкие крики, доносившиеся через тонкие двери, — весь этот мир кровавой плоти, человеческого начала, рождения пробудили в ней чувство глубокого одобрения. Рано или поздно большинство женщин приходят к этой животной боли, к этой неземной радости. Она сама, если Бог даст… Снова мысли о Козлове волной накатили на нее. Она купалась в них, не открывая глаз. Потом почувствовала, как смутная улыбка возникает у нее на губах. «А мама мучается… Я не имею права!.. Но все будет хорошо!..» К счастью, в зале ожидания они были одни. Ив Мерсье посмотрел на часы: