Иван Московский. Первые шаги - Михаил Ланцов

– А ты считаешь, что не поможет?

– Перед смертью не надышишься, – пожал плечами сын. – Ежели, убоявшись смерти, ты начинаешь жертвовать обильно, то это есть лицемерие и трусость самого низкого пошиба. Такие жертвы пусты и радость несут лишь фарисеям, страждущим наживы. Тот же, кто дает рубль, имея многие тысячи, тоже ничем не жертвует, ибо даже не заметит той утраты. Жертва – это нечто иное. Вспомни притчу об Аврааме, который чуть не принес в жертву своего сына Исаака. Смысл жертвы в том, что ты должен быть готов поделиться с Всевышним самым важным, самым ценным, что ни есть у тебя. Не деньгой малой или ненужной безделицей, а самым значимым в твоей жизни. Эта же притча говорит о том, что отдавать эту драгоценность совсем не обязательно. Всевышнему достаточно увидеть твою готовность ею поделиться. Зачем ему твоя никчемная жертва? Что Он с ней делать станет? У Него все есть. Он же всемогущий и вседовольный[47]. Ему те несчастные крохи, что ты можешь дать, будут словно горсть гнилой полбы. Ему приятно отношение, а не подношение.

– Ты говоришь странные вещи, – покачал головой отец.

– Вот потому и не хочу обсуждать их с духовником или иными священниками. Да и вообще с кем-либо. Даже с тобой. Прости, отец, но я не хочу ненароком вызвать бурю. Пусть все идет как идет. Пусть и дальше священники занимаются мирскими делами, стяжая земли и богатства с удивительно ненасытной жадностью и страстью. Не мне бороться за их благочестие. В конце концов, я сын Великого князя, а не митрополита. Посему мне надлежит печься об укреплении державы твоей, а не Церкви. Их грехи – им за них и ответ держать. Богу – божье, Кесарю – кесарево.

Отец кивнул. В его религиозно-мистическом мышлении слова сына нашли живой отклик. Ване для того даже ничего выдумывать не требовалось. Он вывалил на Ивана Васильевича вполне актуальные для тех лет вопросы, о которых тот и сам слышал не раз. Только перефразировав их с высоты будущих веков. Дело в том, что в 40-е годы XV века на Руси появилось движение «не-стяжателей» как в среде духовенства, так и аристократии. Идея движения сводилась к ограничению церковного землевладения и стяжательства. То есть во многом имело ту же самую экономическую платформу, что и зародившийся в те же дни протестантизм.

И чем дальше, тем сильнее разгорался этот спор. На равных. Лишь влияние Софьи Палеолог позволило склонить чашу весов в пользу фарисейской партии иосифлян-стяжателей. Сам же Иван Васильевич явно тяготел к нестяжателям до самой своей смерти. Но открыто выступить в их поддержку опасался.

Переведя разговор в эту плоскость, Ваня постарался избежать слишком острых вопросов отца. Пусть лучше у него голова о другом болит. В конце концов, церковное землевладение стремительно становилось все более значимой проблемой, грозя в будущем перерасти в настоящую национальную трагедию. Ту, что с огромным трудом смогли преодолеть лишь частично только первые Романовы во второй половине XVII века. Да и то – встречая острое и ярое противление духовенства и, как следствие, народа, который верил попам. Пока еще верил.

Кому-то может показаться, будто этот вопрос не стоит и выеденного яйца. Однако первое учебное заведение на Руси появилось только в середине XVII века при Алексее Михайловиче Романове. Да и то – с боем и великой кровью. А до того не было ничего ни светского, ни духовного. Сами же священники ездили учиться к грекам, державшимся политики сначала слишком хитрой Византии, а потом и открыто враждебной к России

Османской империи. Оттого-то Петр Великий и расправился жестоко с самостоятельностью этих поборников «высокой духовности», упразднив патриаршество. Они ведь крепко стояли на противлении дьявольскому научно-техническому прогрессу и богопротивной западной учености.

Ваня решил пойти другим путем. Он задумал всемерно ослаблять крепнущие церковные позиции. Пусть пока и не в народе, а лишь в голове отца. Однако даже там клеймо фарисейства и чудо озарений – весомый аргумент. Не так чтобы решающий, но весомый. И то ли еще будет. А вода, как известно, камень точит, особливо тот, что и без того стремился к должной огранке…

Впрочем, несмотря на все усилия, предпринятые княжичем, совсем сбить с толку отца не удалось. Он, конечно, проникся словами сына. Однако сохранил в уме указанные ему ранее вещи.

– Сынок, – чуть пожевав губы, произнес Великий князь после долгой паузы. – С бронного подворья в год тебе кладу двести чешуйчатых броней выхода. Остальные казна будет покупать по цене кольчуги. И не перечь!

– А чего перечить-то? – удивился сын. – Я же не для своего прибытка то дело затеял, а для укрепления твоей державы. Да и в убытке от того не останусь, благо железо ныне мне достается очень дешево.

– Ну вот и ладно, – довольно улыбнулся отец. – Много ли сможет подворье сверх тех двух сотен делать?

– Не знаю, – пожал плечами Ваня. – Дело пока не устоялось. Положим, еще две сотни сверх точно удастся изготовить. А дальше – как получится. Ничего обещать не могу. Да и шеломы я задумал. Опыты с ними провожу, людей отвлекая. Клинки ковать пробуем.

– Добре, – кивнул Великий князь, весьма удовлетворенно смотря на сына. Ежегодно четыре сотни добрых чешуйчатых броней по цене двух сотен простых кольчуг было великой отдушиной для его казны и огромным подспорьем для войска.

– А что по остальным делам и задумкам?

– Так делай, что считаешь нужным. Но меня в известность ставь. Чтобы какой дурости не вышло случаем.

– А казна?

– Что казна?

– Дядька так и будет над душой стоять?

– А чем он тебе не угодил?

– Тем, что бесполезен. Денег с казны державной я не беру ныне. А голову он морочит немало. То не так, это не эдак. Ты бы знал, сколько он крови мне попил, пока я уговаривался с артелью строить укрепления для подворья. Не по обычаю, дескать, делают. Так нельзя. Так ранее не делали. Большая часть проволочек и задержек из-за него происходит. Не заберешь – буду каждое утро ставить ему меда или вина вдоволь. Пускай бражничает без всякого укорота, лишь бы не мешал. Но оно тебе нужно ли? Вроде бы он у тебя в уважении. Зачем человека губить?

– Хорошо, – усмехнулся Великий князь. – Заберу. Но и на поддержку из казны моей не надейся в делах своих. Справишься?

– Уже справляюсь. Ты у него отчет возьми за средства потраченные. Я уже месяца три как ни единой деньги с твоей казны не беру.

– Три месяца? – удивился отец.

– Да. И до того почти не касался, только поначалу, когда с сотней возился. Потом я с доходов от свечей и масла обходился. А ставя подворья, я плюнул и с купцами сговорился. Они денег дали в рост. Потому что дядька волокиту разводил и время тянул без всякой меры.

– Ясно… – хмуро буркнул Великий князь, явно недовольный услышанным. Судя по всему, все это время Константин Александрович щедро цеплял обеими руками деньги «на забавы княжича».