Обреченный на смерть - Герман Иванович Романов

приняв решение, уже не должно быть сомнений. Тем более, когда он сам только что прочитал вынесенный ему приговор, скрытый за лживыми словами…

Глава 16

— Деньги и перстень спрячь, и не в доме, Аглаюшка. Но если схватят, то скажи, что украла — тогда хоть живой останешься. А через год отцу отдай или сама в дело пусти. Тут герцогство Курляндское рядом, ефимки в обороте, так что наличию таких денег никто здесь не удивится. Так, мешочки тебе не мешают ходить?

— Ты их ловко к лодыжкам привязал, мой царевич. Их никто не заметит. А я скажу офицеру, где их забрать незаметно.

— Молодец ты у меня. И помни — найди надежное убежище, у того же Якуба, о котором говорила. На болотах вряд ли кто искать меня будет, если возвращаться придется.

— Я Артьку отправлять к ручью буду постоянно — увидишь его с веткой в руке, выходи смело. Дай Бог тебе счастья, любимый! Я так надеюсь, что ты сегодня убежишь. Дай я тебя приласкаю, а дальше делай то, о чем уговорились. И не жалей меня, прошу!

Девушка пылко его поцеловала, он ответил с не меньшим жаром. Но оторвались друг от друга, понимая, что время неумолимо отсчитывает часы. Аглая отошла, взяла в руки кипу белья, причем сверху была окровавленная в разводах простыня. Зажмурила глаза, подставляя лицо.

Алексей хлестко ударил по глазу левой, тут же добавил пощечиной по носу — брызнула кровь. Заорал:

— Вали отсюда, сука рябая! Да на тебя смотреть страшно, ворвань! На тебе, тварь, на!

Пощечины звучали громко, но вряд ли больно — он постарался соизмерить удары. Аглая зарыдала самым натуральным образом, в три ручья, громко запричитала.

— Прости, царевич, я не хотела! Пожалей! Помилуй, не убивай! Отпусти душеньку на покаяние, век буду Бога молить!

Дверь распахнулась — два гвардейца, причем без удивления на лицах, смотрели на мизансцену. Аглая, прижимая охапку к груди, с размазанной на лице кровью, бросилась между ними. Алексей орал ей вслед, всячески сквернословя и размахивая кулаком.

— Какой рубль — ты в зеркало на себя посмотри, морда корявая. Красная цена тебе гривенник, а такой мелочи у меня в карманах нет. Пошла вон, побирушка, обойдешься без денег, страхолюдина!

— Страшна, ваше высочество, — согласился один гвардеец и цыкнул Аглой вослед. А вот второй, отведя глаза в сторону, произнес, вроде не осуждая царевича, но с укоризной.

— Рубль, конечно, много, да и гривна тоже. Но ведь девкой была — алтын дать можно, али копеек пять. Все же она дочка хозяйская, старалась, как могла. И не виновата, что лицо болезнь обезобразила.

— Ладно, погорячился немного, — Алексей сделал вид, что сконфузился. Засунул ладонь в карман мундира, выгреб оттуда несколько серебряных монет. — Негоже царскому сыну за старание девки пощечинами платить! Отдай ей, скажи — пусть не обижается на меня. Ночью то не видно было, но сейчас при свете разглядел, так оторопь взяла!

— Ты прав, ваше высочество. Иной раз напьешься в кабаке, а поутру с бабой проснешься. И думаешь — это сколько надо было вчера выжрать, чтобы кривобокая уродина красавицей показалась.

Здоровенные мужики в солдатских мундирах заржали разом, как стоялые жеребцы — грубая шутка удалась, сами не раз попадали в подобные ситуации, так что опыт имелся.

Преображенец взял деньги и пошел следом за Аглой, Алексей же зашел в комнату, в которой провел пять дней в своей новой жизни, в удивительном для себя прошлом-настоящем времени. Посмотрел на ларец — тот был заперт на ключ, но внутри был почти пуст. Для компенсирования веса он положил туда гранитный камушек, оказавшийся за печкой, а к двум царским письмам добавил смятый листок, тот, что послужил образцом, исписанный слугой. На него и надеялся, что царь Петр моментально оценит такой намек, что мог иметь далеко идущие последствия.

Уселся за стол, пододвинул ночную курицу, и принялся уничтожать остатки пиршества — не пропадать же добру, тем более организм ослабел после болезни, и требовались силы на дорогу. Да и мысль проскочила, что теперь вряд ли удастся поесть так вкусно — когда любимая девушка тебе готовила, вкладывая всю душу.

Скользнул взглядом по стопке одежды — понятное дело, что ее придется тут оставить. Аглая спрятала в простыне только необходимое — смену белья, да один комплект одежды, самый скромный в гардеробе. Больше было не взять — переметные сумы не бездонные, да и подозрение у караульных вызовет непременно. Нашинкованную с чесноком свеклу доедал неохотно — через силу, памятуя, что для восстановления она полезна.

Лекарь ведь немчин, паскуда эдакая, его кровопусканиями тоже лечил. Типа выводил из тела «порченую» кровь — экзорцист и шарлатан, право слово. Но тут целое «светило» местной медицины, с огромным персональным кладбищем умученных жертв собственного лечения.

Доев курицу и запив ее квасом, Алексей вытер рот и руки полотенцем. Времени «загасил» около часа, Аглой хватит его с избытком, чтобы отдать деньги Никите, единственному человеку, которому он мог доверять здесь. Да и как иначе — если не доверится этому офицеру, так прямая дорога будет, прямиком в казематы Петропавловской крепости.

Поднялся, поправил шпагу, еще раз затянул офицерский шарф. И направился к двери, раскрыв ее.

— Лошадь заседлали?!

— Давно тебя ожидают, царевич!

Алексей повторил вчерашний путь и оказался во дворе. Пять оседланных коней, от вида которых затрепетало сердце — на одном из них он поскачет к свободе через час.

— По седлам!

Громкий голос капитана Огнева, спокойный и бесстрастный, ошарашил Алексея — ему поддержал стремя гвардеец, а мальчишка встал на четвереньки, предлагая встать ботфортом на спину. Но даже с такой помощью, царевич с трудом забрался в седло — саврасая лошадь оказалась вышколенной, даже ухом не повела и не фыркнула.

«Ее-мое, обломился я с побегом!»

Конвой оказался совсем не тем, на который рассчитывали изначально, разрабатывая план побега. Три гвардейца в преображенских мундирах, вооруженные шпагами и пистолетами, довольно ловко уселись в седла. Этого было слишком много на одного капитан-поручика. Убить трех умелых противников без шума вряд ли удастся даже для спецназовца из двадцатого века, которому выдадут здешнее оружие. Да и сами конвойные люди обстрелянные и хваткие — в петровской лейб-гвардии рохлей не держали.

«Блин, вот незадача. И что делать прикажите?!

Только рассчитывать на ночь — если не удастся удрать, то гибель неизбежна. Сегодня вечером гонцы будут в Петербурге, максимум к полуночи — за тридцать часов пятьсот верст они легко одолеют, тем более со сменными лошадьми на каждой ямской станции и постоялом