Обреченный на смерть - Герман Иванович Романов

промелькнуло искреннее удивление. И посмотрел на капитана, сузив глаза, произнес негромко, но требовательно:

— Ты почто капитан смерти моей жаждешь? Я в беспамятстве столько дней пролежал, смертным потом покрытый, а ты повелел меня не обмывать, постель и исподнее не менять. Под караулом меня строгим держишь, как татя воровского?! Забрал все вещи у меня — мне даже своему родителю письмо отправить нельзя — запечатать не могу! Почто надо мной измываешься?! Почто комнату не проветриваешь — здесь моим смертным духом пахнет зело! Если на то указ есть родителя моего, царя Петра Алексеевича — так покажи мне его немедленно!

«Наезд» Алексей сделал специально — Румянцев был не при делах. Капитан побагровел, ладонь легла на рукоять шпаги. Чуть наклонившись, он заговорил хриплым голосом:

— А тебя, ваше высочество, охраняю, и за жизнь твою отвечаю, а потому караул возле держу. Указа царского величества взять тебя под арест не имею, как и имущества твоего отбирать не велено. А потому с других спрос свой держи — им и отвечать! А вот за то, что тебя при смерти держали, и тело не обмывали, и в комнате дух злой — за то прислуга твоя ответит немедленно — мало ты ему морду набил, батогами нужно! Эй, капрал!

— Подожди, капитан!

Алексей поднялся и двинулся на Толстого — тот попятился, глаза забегали. А вот капитан демонстративно отодвинулся от него, и это движение о многом сказало.

— Ты мои вещи забрал по царскому указу, тать?! Или по собственной воле над царским сыном покуражиться, что тайны гнусные у цезарцев вызнал, живот свой в жертву принеся?! Есть у тебя указ меня ограбить, нуждой томить нагого, столько дней не кормить и голодом томить?! Есть царский указ на то, сучий сын?!

Алексей сграбастал Толстого за отвороты расшитого золотом мундира, и. решив, что кашу маслом не испортишь, вмазал десницей с короткого размаха, прямо между бегающих глазок.

Старика отнесло на гвардейца, тот его подхватил на лету, не дав упасть. Алексей набросился на жертву, хрипло рыча. Он не только вошел в роль, он на самом деле люто ненавидел своего тюремщика.

— Ты, ублюдок, не царский приказ токмо выполнял, но поручение Меншикова — живота меня лишить порчей али ядом. Потому и держал меня хуже скотины. Ведь умрет царевич в дороге и хлопот меньше, он ваши поганые тайны в могилу унесет! Нет, тать зловредный — я отцу своему все про вас расскажу, что цезарь мне поведал, думая, что я своего отца предаю! Не на того напал немецкая морда!

Все расскажу о подлостях ваших!

Алексашка Меншиков в Амстердам на полтора миллиона гульденов и талеров положил в банке, царя обокрав! Шафиров, этот жид крещеный иному господину давно служит, шельмец, интересами державы нашей, манкируя и царственного родителя моего предавая. А ты меня тут уморить решил, предварительно обокрав, мразь!

Отравил меня ядом неведомым, порчу навел — только выжил я вопреки твоим заклятиям, выжил!

Алексей несколько раз ударил Толстого по лицу, разбив нос и подбив глаз. Тот защититься не сумел, трепыхаясь в медвежьих объятиях гвардейца — потому и не мог предотвратить над собой экзекуцию.

«Это я с нужной карты зашел, не дав ему слова сказать, а то он бы отговорился. А так стоит весь в дерьме и обтекает. А ведь его Петр поставит во главе Тайной Канцелярии, которую создать должен по моему „делу“ — а тут такой скандал первостатейный».

— Что ты, царевич, что ты, — Румянцев навалился на Алексея, сграбастал за руки — силушки у него оказалось немеряно. Но держал очень бережно, усадил на койку чуть ли не с любовью — и голос очень довольный, будто его в полковники произвели. Однако было видно, что сам капитан, его гвардейцы и Толстой сильно удивлены, вернее, ошарашены — не ожидали, что обычно тихий царевич окажется способен на мордобитие…

Глава 13

— Ваше высочество, за что ты так слугу верного?!

Петр Андреевич опомнился и возопил во весь голос. Алексей мысленно хмыкнул — обвинения, что он возвел на убийцу, тому требовалось отводить от себя немедленно, наотрез и сразу же. Слишком оны «тяжелы», могут раздавить — царь не потерпит такого своевольства, недаром Румянцев почти не скрывает ехидства.

— Какая порча, какой яд?! Я сам, и слуга питие все пробуем сами. А постель не меняли, потому что лекарь запретил. А вещи у меня на сохранении все лежат, сей час принесут! И комнату проветрят от духа смертного — то лекарь учудил, по его советам все исполняли! Напрасно вы меня смертным боем били, в кровь, слугу верного!

— Чего запричитал?! Скажи — с Алексашкой у тебя никаких шашень не было?! Разве с поклоном к нему не ходил? Да в жизнь не поверю, что про казнокрадство его тебе не ведомо! Не верю я тебе, Петр Андреевич…

— О том государю судить, и не тебе одному, царевич! Слугу батогами бить нещадно за нерадение, и дух с него вышибить…

— Розог достаточно, капитан, — отрезал Алексей, показывая, что здесь он в своем праве, и не гвардейцу тут решать.

— Слуга токмо один, а кому прибираться в горенке?!

— Девка рябая придет, а Ваньку розгами сечь, ибо нерадение его твоей смертью обернуться могло, царевич. Сечь и немедленно! Капрал, выполняй приказ — разложить во дворе сего лодыря и лукавца, и полсотни горячих всыпать, чтобы все зачесалось!

Алексей не возражал — на слугу у него имелись планы, а теперь он ему будет должен, как не крути, забили бы гвардейцы его до смерти. А Румянцев продолжал распоряжаться и все стремглав торопились выполнить его приказы, даже Толстой, которого повели смывать следы от «воспитательной беседы», что доставила царевичу нескрываемое удовольствие.

«Спесь я ему немного сбил, и в мозгах неустройство определенное появилось. Теперь очень осторожным станет — да, возненавидит меня сильнее, так он врагом и был, под пытки подводил, сволочь старая. А так выводы сделает определенные. Одного хорошо — пять лет мечтал — кому-нибудь хлебало разбить в кровь и сопли — и вот оно подвернулось счастье!»

Принесли ларец — в нем оказались бумаги, вроде как письма «папеньки», печатка, какие-то три мешочка. Румянцев растопил воск, Алексей собственноручно запечатал письмо. Затем капитан достал кожаный футляр, в него вложили письмо, и также опечатали ремешки.

— Письмо твое, царевич, немедленно будет отправлено царскому величеству с нарочными, под охраной. Во вражеские руки не попадет, будет вручено лично государю!

— Хорошо. Мундир мне, капитан, лошадь заседлайте, только смирную — проеду немного.