Мальчики с бантиками - Валентин Пикуль

— Стараешься, — начал Синяков. — Но чистеньким да гладеньким все равно жизнь не проживешь. Обязательно сам измараешься или другие в лужу толкнут. Знаешь, как писал поэт: «А вечно причесанным быть невозможно…» Вникни!

— Это ты к чему? — не понял его Савка.

— А к тому, чтобы ты не порол горячку. Тебе кажется, что ты фигура на флоте, а на самом деле ты пешка… жалкая и маленькая.

— Пока мы все тут люди маленькие, — согласился Савка. — Но через год мы уже запоем другие песни.

— Адмиралом во сне себя видишь?

— Для начала хотел бы я стать боцманом.

— Допустим, — засмеялся Витька. — Стал ты, доходяга, боцманом. А когда на гражданку тебя выкинут, кому ты будешь нужен со своей «полундрой»?

— Вот ты о чем! — прозрел Савка. — Но я на флот не за хлебом пришел. И за мое будущее ты не беспокойся.

В воскресенье юнг неожиданно вывели на улицу для общего построения. С моря тянуло обжигающей стужей. Намокшие и озябшие, юнги покорно стыли под ветром. Бескозырки наползали малышам на красные от холода уши. Юнги тихонько переговаривались.

— А чего стоим?

— Да стой. Тебе-то что?

— Мне ничего. Митинг будет, что ли?

— Опять, наверное, на аврал погонят.

— Может, с фронта какое известие…

От штабного дома, в окружении офицеров, двинулся на них совершенно незнакомый человек в кожаном пальто без нашивок. Лейтенант Кравцов молодцевато подошел к нему с рапортом.

— Товарищ капитан первого ранга, Школа Юнг построена по вашему приказанию для представления по случаю вашего прибытия.

Каперанг козырнул и пошагал дальше на юнг без тени улыбки. Лицом он напоминал хищного беркута. Из-под мохнатых бровей клювом налезал на сизые губы крючковатый носина. Глаза ярко горели. Неизвестно, что испытывали другие юнги, но Савка при виде этого человека вдруг мелко завибрировал. Казалось, что, слова доброго не сказав, человек в кожаном врежется в строй и всех раскидает

Юнги притихли. Щедровскии вышел вперед и объявил, что перед ними — начальник Школы Юнг, капитан первого ранга Николай Юрьевич Аграмов. Никто не запомнил, что сказал начальник Школы в приветствие. Но голос его звенящим клинком пролетел над строем, словно одним взмахом он хотел срубить все легкомысленные головы. Аграмов метнул рукою под мокрый козырек, приветствуя юность.

— …будет трудно! — эту фразу расслышали все. — Будет очень нелегко, но разве можно чем-нибудь запугать русского юнгу?

— Р-разойдись! — последовала команда, и все разбежались.

Человек сам не выбирает для себя внешность, но первое впечатление о нем складывается именно по его внешности.

— Ты видел? Глаза-то у него… так и зыркает.

— Ух, и страшный же человечище! — говорили юнги.

— Ну, держись, братва. Теперь гайку закрутят.

— Долго для нас выбирали начальника и вот прислали.

— Задаст он перцу! Ох задаст!

— Ша! Сюда Кравцов идет… улыбается.

Лейтенант, умудрявшийся среди луж сохранить яростный блеск своих ботинок, подошел к юнгам, подтянул перчатки.

— Ну, молодые, отвечайте по совести — струсили?

Спрашивал он добродушно, и юнги разом загалдели:

— Расскажите нам о каперанге… Кто он такой?

Кравцов отвечал с подчеркнутым уважением:

— Лучшего начальника вам и не надо. По книгам Аграмова училось не одно поколение моряков, даже я, грешный. Это один из лучших моряков нашего флота, знающий морпрактику, как никто в стране. Обещаю: с ним вам будет очень хорошо.

— А где он воевал?

— Не волнуйтесь, — утешил Кравцов. — Аграмов вояка старый. Еще будучи мичманом, участвовал в Цусимском сражении и тогда же получил именное золотое оружие за храбрость.

Юнги плохо представляли себе, что такое золотое оружие, но зато были достаточно сведущи по части Цусимы; легко проявить мужество, когда твоя эскадра идет к победе, но двойное мужество нужно, когда эскадра идет навстречу верной гибели…

Уже на следующий день Аграмов прошелся по камерам бывшей тюрьмы, где временно, в страшной теснотище селились юнги, разложив на полу матрасы. По-отечески побеседовал, вызывая на откровенность, иных пожурил, но как-то смешно пожурил, и юнги — галдящей оравой сразу же потянулись к нему, как к отцу родному.

Стоило ему прибыть в Савватьево, как дело заспорилось. В окна землянок уже вставляли стекла. Словно с неба свалились на Соловки флотские портные, стали беспощадно пороть и кромсать форму на юнгах, подгоняя ее по фигуре. И когда шинель на тебе по росту, а рубаха плотно облегает грудь, тебе уже хочется держать подбородок чуточку повыше… Повеселело!

— Ходить только с песнями, — приказал Аграмов,

Маршировать было хорошо. Спасибо соловецким монахам: опутали остров крепкими дорогами. Две роты расходились на контркурсах, не залезая при этом на обочины… Юнги пели:

Ты не плачь и не горюй, моя дорогая,

Если в море потону, знать, судьба такая!

Аграмов остановил колонну юнг на марше.

Уже пузыри пускать вознамерились? — спросил недовольно. — Если в ваших планах потонуть как можно скорее, тогда Школу Юнг надо сразу прикрыть, ибо утопленники флоту не нужны. А «моей дорогой» у вас еще не было… Продумайте репертуар!

Война обновляла старинные водевильные тексты, и многие песни звучали теперь совсем по-иному. Запевалы начали:

За кормой земля полоской узкой —

Там живет моя родня.

Ветерок, лети на берег русский —

Поцелуй их за меня.

И долго еще качались за лесом слова припева:

По морям, по волнам.

Нынче здесь, завтра там.

Эх, по морям, морям, морям, морям.

Эх, нынче здесь, а завтра там!

Против таких слов Аграмов не возражал. А скоро была в Савватьево опытная медицинская комиссия, среди членов которой был даже профессор «уха-горла-носа». Вызываемых для осмотра даже не раздевали. Комиссия проверяла только слух и зрение.

По слуху Савка в радисты не прошел и был этому рад — к радиотехнике он пристрастия не имел. Указка в руке врача гоняла Савку по таблице буквенных обозначений. Глазник начал с верха таблицы — с крупных букв, но указка его быстро сползала ниже, ниже, ниже… Наконец она коснулась самого края таблицы, где Савка нисколько не напрягаясь, прочел крохотные буквочки. Потом окулист раскрыл перед юнгой дальтонический альбом, где на странице пестрела яркая россыпь разноцветных кружков.

— Зрение отличное, — сказал окулист. — Ступай, мальчик. Очки тебе не понадобятся. Годишься на сигнальщика!

Но врачи ничего не решали сами, и была создана еще одна комиссия, которая, сверяясь с медицинской карточкой, вела с юнгами собеседования. Беседы эти носили самый дружелюбный характер. Офицеры как бы прощупывали каждого юнгу на смышленость, особо отмечали любовь к технике. Савка показал на комиссии свои сочинения, и ему сказали: