Мальчики с бантиками - Валентин Пикуль

Капитан почти с огорчением развел руками.

— Я тебе, дураку, как лучше хочу, а ты опять за свое… Чтобы такой город — Ленинград, и чтобы какая-то баба на подоконник садилась? Ты эти враждебные сплетни оставь в кармане, иначе я тебя живым отсюда не выпущу…

За спиной юнги вдруг хлобыстнула дверь, и Савкин мучитель вскочил, поспешно одергивая гимнастерку. В кабинет вошел (а точнее — ворвался!) капитан третьего ранга. Не обращая внимания на мальчишку, он набросился на капитана:

— Тебя зачем сюда прислали? Чем ты занимаешься?

В растерянности особист еще раз дернул гимнастерку.

— Прорабатываем… — произнес неуверенно.

— Чего прорабатываешь? Я тебя так проработаю, то ты завтра же в окопах за Кандалакшей проснешься.

— Вот… — показал капитан на Савку. — Можете посмотреть.

Капитан третьего ранга мельком глянул на юнгу, но, кажется, не понял, какая тут шла проработка. Сказал уже более спокойно:

— Почему мне ничего не было доложено сразу? Сейчас за Лапушечным озером берут диверсанта. Он при гранатах и при шмайсере. Отбивается отлично. Как зверь! Матросы будут брать сукина сына живьем и притащат сюда… Разберись!

Капитан сразу переменился.

— Этот вопрос я и выясняю, — сказал он, кивая на юнгу. — Вот и товарищ Огурцов подтвердит. Молод, а уже проявил похвальную бдительность на посту.

Капитан третьего ранга круто развернулся в сторону Савки.

— Из Савватьева? — спросил отрывисто. — Ну, ясно. Мне как раз на рассвете звонили рыбаки. Одна бабка встретила в лесу подозрительного человека. Молодец! — похвалил он Савку. — Хорошо служишь, юнга. Что надо отвечать в таких случаях… знаешь?

— Служу Советскому Союзу, — ответил Савка.

В сторону капитана в галифе он даже не глянул.

— Иди. Тебе будет объявлена особая благодарность.

Особист распорядился, чтобы юнга не топал обратно тридцать верст по лесу, и Савку отвезли домой на пикапе. Сопровождал его тот же солдат.

— Ну вот, — говорил он с лаской, — а ты, дурачок, ехал и боялся. Выпустили же тебя — не съели. Видать, послушался совета и не врал, а сказал правду…

Через день юнгам был зачитан приказ:

— Юнге Эс Огурцову за образцовое несение караульной службы объявляется благодарность с занесением в личное дело.

Эта первая благодарность за службу не доставила Савке никакой радости. Будто ему залепили крепкую оплеуху, а потом вдруг погладили по головке. Но эта благодарность открыла собой череду других, и они будут вспоминаться Савке совсем иначе, по-хорошему…

В ту ночь, когда Огурцов воевал дырявой винтовкой, выданной для макетной видимости, катера охраны водного района засекли летевший от Кеми самолет противника. Недалеко от Соловков рыбаки подцепили в море отстегнутый парашют немецкого производства.

Конечно, от вражеской разведки, действовавшей на ближайшем участке фронта, не укрылось, что 2 августа на Соловках был высажен большой отряд юных добровольцев флота. Помешать созданию Школы Юнг противник не мог. Но в дальнейшем он еще не раз пожелает сорвать их учебу…

Ондатры, отремонтировав свои хатки на воде, готовились встретить зиму. Звери давно были готовы к зиме, а вот юнги, кажется, опаздывали. Не так-то легко без помощи техники, одними лопатами отрыть громадные котлованы, потом из досок и бревен собрать под землей благоустроенные жилища на полсотни человек каждое, утеплить их сверху пластами дерна, сложить внутри печи и выстроить нары в три этажа. Теперь юнги хвастали мозолями:

— Пощупай, какие у меня. Вот здесь.

— Это что! А у меня — во…

Уже валил мокрый снег, когда бабушка переслала Савке первое письмо отца, написанное еще в августе. Отец был по-фронтовому краток, а общий тон его письма суров. Он сообщал, что уже многие его матросы погибли, что Волга рядом, но все время мучает жажда. В конце письма отец словно прощался: «Сынок! Война — жестокая штука, ты уже взрослый и должен понять меня правильно. Может случиться и так, что живым из этих развалин на берегу Волги я не выберусь. Не помню, какой писатель сказал: „Да возвеличится Россия — да сгинут наши имена!“ Это сказано точно. Я очень рад, что ты сейчас на флоте, где человек никогда не может быть одинок…» Отец и в морской пехоте оставался комиссаром, но вскоре юнгам зачитали приказ об установлении единоначалия. Должности комиссаров в армии и на флоте упразднялись. Если отец жив, он стал офицером морской пехоты — «черной смерти»!

Встретив Щедровского, которого теперь стали называть замполитом, Савка спросил у него, когда начнутся занятия.

— Скоро. Кубрики нас держат.

— А долго ли нас будут учить? Воевать хочется.

— Осенью следующего года ты будешь уже на корабле.

— А в комсомол мне все еще нельзя?

— Исполнится пятнадцать — приходи, примем.

Скоро в Савватьеве появились новые офицеры. В основном — строевые командиры с кораблей, которых ради воспитания юнг оторвали от боевой службы, и, кажется многие из них болезненно переживали это перемещение в тыл. Среди них заметно выделялся высокий стройный лейтенант Кравцов, в прошлом командир «морского охотника». Ходили слухи, будто Кравцов за отчаянную храбрость был представлен к званию Героя, но совершил крупный проступок и на Соловках появился уже без единого ордена. Особым жестом он поддергивал на руках перчатки и был явно недоволен обстановкой.

— Не было печали, так черти накачали. Возись тут с детьми…

Среди прибывших встречались и старшины-специалисты. Внимание юнг привлек к себе Фокин — человек болезненного вида, слегка заикающийся. С подводной лодки «М-172» Фокин привез пакет сушеной картошки — большая диковинка по тем временам! Добродушно предлагал юнгам попробовать:

— Угощайтесь, пожалуйста. Не стесняйтесь.

Чемодан старшины был наполнен разными чудесами.

— А вот лампочка с моей «малютки». Дорогая память!

Обыкновенная лампочка пальчикового типа. Но она пережила большую передрягу:— баллон ее оторван от цоколя, под стеклом жалко болтались обрывки вольфрамовых паутинок. Фокин объяснял:

— Это недавно… в мае нас фрицы так бомбили, что все полетело кувырком. В отсеках плавал туман из распыленных масел. А с бортов отлетали покрытия.

— А почему вы ушли с подлодок? — спросил Джек Баранов. — Я бы за такое счастье держался руками и ногами.

— Нервы у меня истрепались… Врачи признали негодным. Вот и прислан на должность педагога.

— А чему вы нас учить будете?

— Мое дело хитрое — дело сигнальное…

В одно из воскресений Синяков внимательно следил, как Савка драит бляху ремня. Потрет суконкой, полюбуется зеркальным отражением своей личности, дыхнет пожарче, чтобы бляха слегка запотела, и с новым усердием — драит, драит, драит…