Загадка - Серж Резвани

— Ваш друг рассказывал…

— Это мой единственный друг, самый близкий друг, и поэтому я не могу исповедаться перед ним так, как перед вами.

— Он…

— Умоляю вас! Больше ни слова на эту тему! Иногда мне кажется, что какая-нибудь загадка завладевает людьми с такой мощью, что все остальное кажется им нереальным. Только необъяснимая загадка представляется реальностью. Загадка, какой бы неразрешимой она ни была, иногда из-за этой самой неразрешимости кажется более реальной, чем Бог или Вселенная, в существовании которых никто в точности не уверен. И я говорю себе, что Оскар Уайльд или Борхес, каждый по-своему, предложили бы нам литературную игру по поводу загадки опустевшего «Урана», чей гладкий корпус был испещрен непонятными царапинами, которые, возможно, так и останутся неразгаданными. Позвольте мне еще немного побыть вместе с вами, посидеть на этой кровати, заваленной рукописями. А затем я пойду туда, где меня ждут другие вопросы. Продолжайте рассказывать о Найях, спасите меня на какое-то время от ночного кошмара!

— С удовольствием, — смущенно бормочет Литературовед.

— Я знаю, что после моей исповеди — и я благодарен вам, что вы не пытались меня утешить — вам, конечно же, тяжело продолжать. Однако вы даже не представляете, до какой степени мне не терпится узнать новые сведения о Густаве Зорне, Курте и Розе. А что вам рассказывал Карл о Франце и Лоте?

— Зная, что все они будут фигурировать в моей книге, старый писатель, естественно, высказал о них свое мнение. Больше всего он ненавидел Густава Зорна. «Это неудачник-актеришка, — сказал он, когда мы летели в Соединенные Штаты. — Он очарует вас так же, как очаровал Курта и Розу, на которой женился, чтобы жениться через нее на Курте. «Не забывайте, что я их отец, — сказал я Зорну в день этой странной свадьбы на троих. — И что бы там ни было, они мои дети». И знаете, что этот чертов любовник моих детей ответил мне своим издевательским тоном? «Но я их люблю!» Увидев, что я почти вышел из себя, он не преминул уточнить: «Я люблю Курта и люблю Розу, и они меня тоже любят. И поскольку Курт и Роза были влюблены друг в друга еще до знакомства со мной, то мне ничего не оставалось, как влюбиться в них обоих. Я люблю ваших детей намного больше вас!» Вот что он осмелился мне сказать». Наш самолет приближался к Нью-Йорку, огни которого виднелись сквозь облака.

— А вы написали о Зорне в своей книге?

— Не много, лишь то, что он рассказал о себе при нашей встрече. Кстати, это действительно обаятельный человек. Он говорил о своих отношениях с Куртом и Розой с такой откровенностью, что даже сегодня, когда современными либеральными нравами удивить трудно, его ликующее бесстыдство выглядело шокирующим. И однако, что нового мы можем узнать о плотской любви? Чему еще можем поразиться? Пока я жил на их вилле в окрестностях Вены, то мог вблизи — с их разрешения — наблюдать за жизнью этого трио. Между Куртом и Розой пробегали очень мощные флюиды. Не сомневаюсь, что они с самого детства жили в своем собственном замкнутом мирке, и к этому миру, одновременно чувственному и романтичному, Зорн страстно желал присоединиться. Женясь на Розе, он главным образом провоцировал гнев Карла Найя, которого этот тройственный союз выводил из себя. А Карл был не тот человек, которого подобные вещи выводили из себя. Разве он по каждому поводу не ссылался на мифы, где инцест и антропофагия были делом самим собой разумеющимся? Он, современный писатель, неизменно ссылался на Древнюю Грецию. «Зорн, — сказал Карл, — на самом деле женился на Курте, а не на Розе. Он действовал как вор, проникший к своей жертве без взлома. Роза послужила отмычкой, которой воспользовался этот хитрый вор».

— Карл хотел этим сказать, что, женившись на Розе, Зорн без взлома проник в семью Найев?

— Вот именно! Старик считал себя центром Вселенной. Он был одержим этой мыслью. Когда самолет кружился над Нью-Йорком и мы находились в томительном ожидании, он сказал: «Да, до того злосчастного дня, когда Зорн проник в нашу семью, никто, кроме Юлия, не удосужился узнать, а любил ли я детей, которых оставила мне Бель? Никто! Даже мои дети! Что бы они сделали с любовью человека, полностью погруженного в свое творчество, живущего своим творчеством в окружении теней, связанных с его творчеством? После смерти Бель мои дети родились во второй раз, как Дионис в трех ипостасях, которого прозвали дважды рожденным ими сыном двойной двери. Мои дети, — продолжал Карл, — родились дважды: от Бель и, против моей воли, от меня. Зевс изменял Гере с Семелой. По наущению ревнивой Геры Семела потребовала от Зевса, чтобы он оставался верен хотя бы ей, поскольку надеялась, что ее меняющийся облик будет способен его удовлетворить. Но Зевс отказался, и в отместку красавица Семела запретила ему присутствовать при родах. И тогда разъяренный Зевс, представ в сверкании молний, испепелил Семелу и ее терем. Но Гермес спас младенца Диониса, которого носила Семела. Поскольку с момента зачатия прошло только шесть месяцев, Гермес зашил Диониса в бедро Зевса. В положенный срок Гермес распустил швы, и Зевс родил Диониса. Мои дети тоже в некотором роде были зашиты в мое бедро, — продолжал жаловаться Карл Най. — В течение многих лет я носил этот тяжкий груз. Они питались мною и пожирали изнутри. И представьте себе, что это Юлий вбил себе в голову мысль освободить их от меня, когда решил, что они к этому готовы».

— Жалобам Карла можно только посочувствовать, — говорит Поэт-Криминолог. — Но что в этой истории делает Семела?

— Если я правильно понял из некоторых записей Юлия, следует полагать, что два брата, хотя никогда не объяснялись на эту тему, всю жизнь приписывали себе право на отцовство детей Карла. Зная Карла и его отвратительную манеру извращать мифы, я могу лишь предположить, что для него Гера и Семела были одной и той же женщиной. Только одна действительно делила с ним постель, а вторая каким-то фантастическим образом оказывалась в постели с Юлием. Но кто знает, какие смутные мечты роились в голове одинокого Юлия!

— Вы хотите сказать, что для Карла верить в то, во что на самом деле он не верил, было просто злой забавой?

— Да, благодаря этой хитрости Карл придумал себе оправдание, почему он отказывается признавать отцовство своих собственных детей.

— А Юлий, со своей стороны, охотно вошел в эту роль?

— Да.

Проведя всю ночь за чтением бумаг, Литературовед, совершенно обессилев, наконец засыпает.

— Надеюсь, вы не очень раздосадованы моим появлением, — говорит Следователь, тормоша Литературоведа. — Я прождал вас все утро в своем кабинете, но, поскольку вы не пришли, я решился зайти к вам. Мой друг Поэт-Криминолог тоже придет сюда. Кажется, вы заснули, даже не раздеваясь, прямо во время чтения? Итак, есть что-нибудь новенькое?

— Еще сколько! — отвечает, зевая, Литературовед.

— Если позволите, я присяду на край кровати. Можно переложить эту кипу рукописей?

— Осторожнее! — восклицает Литературовед. — Это сочинения Розы Зорн-Най. Замечательные тексты, редкие по своей лаконичности. Читая их этой ночью, я все время думал, что хотя женщин-писательниц постоянно недооценивают, их идеи очень ловко крадут и выдают за свои в мужских произведениях.