Загадка - Серж Резвани

— Да уж, есть от чего отказаться, — прерывает его Поэт-Криминолог.

— Поверьте, я бы и отказался, если бы он нарочно не подстегивал мое любопытство. «И потом, что доказывает, что я говорю правду? А что вам рассказывает Юлий? Что доказывает, что он тоже говорит правду? А может, мы все лжем, чтобы запутать вас и чтобы вы не смогли собрать воедино все абсурдные вещи, которые мы рассказываем?» Тут он занервничал и, внезапно остановившись посреди аллеи, под глициниями и розами, начертил своей тростью на песке какие-то странные знаки.

— Думаете, те самые?

— Несомненно, те самые, что обнаружены на корпусе «Урана». «Посмотрите на эти знаки, — сказал он. — Мне достаточно нарисовать их на земле, на воде или в воздухе, чтобы защититься от любого, кто готов причинить мне зло. Если я захочу, то могу даже парализовать ваши мысли. Или спастись из безвыходной ситуации, когда другие этого сделать не смогут».

— Вы нарисовали нам портрет человека, не способного отличить реальное от иррационального. Почему такой человек, утопив всех родных, не смог выбраться сам, несмотря на то что умел пользоваться магическими знаками? Знаете, в его семье происходили вещи, в которые трудно поверить!

— Да, он несколько раз рассказывал мне о сеансах левитации, которые проводил его бенгалец. Он также верил в контакты с окружающими нас духами. «Посмотрите на эту толпу, — сказал он мне в Нью-Йорке, когда мы шли к слепому бенгальцу, — все эти люди, которые толкают нас на тротуаре, ничто по сравнению с невидимой толпой, окружающей нас… современная физика доказала, что мы воспринимаем лишь ничтожную часть материи, из которой состоит Вселенная». Я слушал его, недоумевая про себя, как такой здравомыслящий человек может верить в подобные глупости? Понятное дело, что я помалкивал.

— Но зачастую именно здравомыслящие люди верят в духов и ангелов. Материалист Виктор Гюго вместе с семьей проводил спиритические сеансы. Он не только верил в стучащих духов, но и выполнял их приказы, — говорит Поэт-Криминолог. — И, поверьте, я бы тоже охотно прибегнул к их помощи! В жизни есть такие проблемы, когда хотелось бы решить их с помощью или поддержкой высших сил. Бальзак тоже верил в духов. Когда читаешь то, что он говорил об Эммануэле Сведенборге[8]и его «Тайнах небесных», так и хочется обратиться к духам.

— В моей семье происходило такое… — возбужденно произносит Следователь.

— Подождите, удивительное только начинается, — смеется Литературовед.

— Кажется, мы засиделись, — замечает Следователь. — Давайте зайдем ко мне на работу и посмотрим увеличенные снимки «Урана». А затем вы продолжите изучение рукописей.

— После того что мы узнали о Карле Найе и его вере в тех, кто помогал ему преодолевать его страхи, я больше не сомневаюсь, что на снимках мы увидим те же знаки, что и на яхте, — заявляет Поэт-Криминолог по дороге к порту.

После долгого изучения увеличенных снимков Литературовед говорит:

— Это те же знаки, которые рисовал Карл Най. И такие же, немного измененные знаки я нашел в дневнике Лоты Най.

— Значит, никто, кроме него, не мог их нарисовать? — спрашивает Следователь.

— Я в этом уверен. Когда мы летели в Нью-Йорк, Карл сказал: «Лично я хотел бы, чтобы вы отказались от своей затеи написать книгу, но, если вы все-таки решили продолжать во что бы то ни стало, совершенно необходимо, чтобы мой слепой бенгалец благословил вас. Он должен нарисовать на вас кое-какие знаки, без чего всё, что вы напишете о моей семье, не будет соответствовать действительности. Вы должны показать в своей книге скрытую часть моих произведений, а также всех остальных членов семьи, так как во всех нас живет Арно и это под его диктовку мы пишем». Он также сказал, — продолжает Литературовед, рассматривая снимки под светом настольной лампы: — «Великие книги — это те, в которых человечество с трудом осмеливается признать себя. Это огромные безвоздушные пещеры в форме черного зеркала. Великие книги — это обрушивающиеся на вас скалы. Великие книги в отличие от всяких книжонок, которые читают в самолетах, поездах и других местах, давят на вас, как давит сама жизнь. Это действительно жизненные книги, настоящая душегубка. Вот почему, бесконечно взбираясь на вершину, я все еще пытаюсь написать великую книгу. И я очень надеюсь задушить своей последней великой книгой всех исследователей типа вас». И тут он добавил еще несколько ужасных фраз, о которых я не могу вспоминать без дрожи: «Я собираюсь написать великую книгу о семье человеческих крыс и молниеносном размножении этих крыс-литераторов. Всё будет внешне выглядеть прилично, уравновешенно, внушать доверие, но потом, под этой внешней поверхностью, произойдет мерзопакостная вещь. Это будет бездонная по своей глубине книга, где всё закончится на дне морском».

— Вы уверены в словах, которые употребил Карл Най? На вашу память случайно не повлияло то, как они все погибли?

— Такую историю о «человеческих крысах» нарочно не придумаешь, — замечает Поэт-Криминолог. — Сколько презрения и отвращения к людям нужно иметь, чтобы мечтать о том, чтобы все утонули.

— Но я еще не сказал, — продолжает Литературовед, — что он собирался издать эту книгу под псевдонимом. Достигнув всемирной славы, он хотел, чтобы эту книгу читали без предубеждения, как книгу неизвестного автора.

— Это уже верх гордости.

— Да, конечно, но и желание обрести то, чего не имеешь. Мне кажется, что старый писатель, устав от своих огромных успехов, почувствовал что-то вроде желания оправдаться… уйти в тень… Побыть немного Юлием… и самим собой. Побыть собой… и своими детьми. Собой… и тем, кем он никогда не был. Так иногда происходит со стареющими писателями, которые вместо того, чтобы прояснить какие-то моменты в своем творчестве, начинают запутывать следы. Достаточно почитать его последнюю рукопись. А вот последние сочинения Юлия, наоборот, отличаются болезненной откровенностью. В любом случае, — заканчивает Литературовед, откладывая в сторону фотографии, — могу вас заверить, что это знаки Карла Найя. Косые лучи солнца, при которых проходила съемка, очень отчетливо их выделили.

Расставшись со Следователем, Поэт-Криминолог провожает Литературоведа до отеля.

— Я просто потрясен вашим рассказом. Всё указывает на Карла Найя, и тем не менее я считаю, что он не виновен в этом коллективном убийстве или самоубийстве. Скажите честно, а вы считаете его виновным?

— Откровенно говоря, нет.

— О, мне приятно это слышать! В этой истории всё так запутано. Если следовать классической теории криминологии, то лишь ясный след может привести нас к успеху. Все преступники, пытаясь замести следы, делают их слишком очевидными. Классические криминолог и следователь похожи на туристов, побывавших на леднике. Они рассказывают, что видели лишь бесконечную белизну скованной льдом воды. Я могу на минутку заглянуть к вам в номер? Хочу признаться, что это расследование и сопровождающие его сюрпризы приносят мне облегчение. В вашем присутствии я забываю о тяготах собственной жизни. Ваши рассказы о Найях отвлекают меня от моих ужасных проблем, и я забываю о своей личной драме, которая давит на нас с женой днем и ночью. Могу ли я признаться вам в одной вещи, на которую вы не обязаны реагировать, искать успокаивающие слова. Но если я мешаю, скажите об этом честно, и я сразу испарюсь. Мой слишком серьезный тон вас настораживает? Я тоже насторожился бы, если бы какой-то криминолог ворвался ко мне в комнату и пустился в ужасающие откровения. Что такое драма «Урана» по сравнению с некоторыми тайными драмами?! Что значат несколько страшных часов по сравнению с годами страха и отчаяния? Скажите, есть ли более жестокая пытка, чем та, когда видишь страдания дорогих сердцу существ? Если загадку «Урана» невозможно ни описать, ни вообразить, то как рассказать об инвалиде, неподвижно лежащем в лодке Шарона уже несколько лет? Не знаю почему, но загадка «Урана» заставляет меня думать о своих бесконечных страданиях. Да, гибель семейства Найев — когда все плачут, кричат от страха, царапают ногтями неподвижное судно, отталкивают друг друга, карабкаются друг на друга, пытаясь уцепиться за борт, и, обессиленные, зная, что умирают, идут ко дну — ужасающая картина, но разве можно сравнить ее с каждодневными страданиями ребенка, у которого разрушены все мускулы? Поймите, это же мой ребенок! Поймите, какую пытку переживает моя жена! И какая для меня пытка — выглядеть веселым и энергичным, когда я нахожусь вне дома! Я нисколько не сомневаюсь, что утопающие, обломавшие до крови ногти о белоснежную лакированную поверхность «Урана», испытывали адский ужас. Но моя жена переживает такой же адский ужас уже многие годы! Пытка для самых крепких из семьи Найев длилась не более сорока восьми часов, а для самых слабых — не более семи или восьми. И я даже уверен, что когда Карл и Юлий поняли, что идут ко дну, то они просто перестали бороться. И вот теперь я спрашиваю вас, иностранца, должен ли я бороться или пойти ко дну, увлекая за собой свою жену и своего сына? Нет! Ничего не отвечайте! Я сожалею об этой вспышке. На днях, возможно, я принесу вам почитать свои стихи. Поэзия, на мой взгляд, это воспоминания о страданиях, которые невозможно выразить другими средствами. Вся наша жизнь — сплошное страдание.