Повседневная жизнь Соединенных Штатов в эпоху процветания и "сухого закона" - Андре Каспи

Вот результат опроса 1920 года в Огайо, довольно благополучном штате. Из 6642 христианских церквей в сельской местности 66 процентов насчитывало меньше 100 прихожан, причем половина из них редко посещала церковь; две трети конгрегаций даже не имели своих служителей культа. Следует отметить, что 60 процентов представителей духовенства зарабатывали в среднем 1100 долларов в год и многие из них не имели образования. Это свидетельствует о той же тенденции, что и в коммерции — о концентрации общественной жизни в крупных поселках и небольших городах.

Школы эволюционировали так же медленно. Существовали еще сельские школы, где все ученики — обычно человек двенадцать — объединялись в одном помещении и распределялись по нескольким уровням обучения. Все это довольно хорошо отражено в одной заметке 1922 года: «То здесь, то там встречаешь сельскую школу в приличном ухоженном здании, порой с двумя или тремя комнатами. Но обычно школа располагается в небольшом строении с одним классом, одиноко стоящим вдоль дороги. А позади — две пристройки, часто в убогом состоянии: стены в помещении не окрашены, из оборудования — грубые, прямые скамейки, неудобные, неприглядные письменные столы…. Ведро воды с металлической кружкой, печь марки Volcano, окно — все, что позволит утолить жажду, согреться или проветрить помещение».

Несмотря на все это, пропорция школьников до четырнадцати лет увеличилась, несколько меньше на Юге и в сельской местности, больше в городах и пригородах. Она достигла примерно 80–85 процентов в 1920 году и 88–92 процентов через десять лет.

В общем и целом, сельские жители оказались на перепутье. Их образ жизни значительно изменился по сравнению с довоенным. Конечно, еще встречались хозяйки, которые варили мыло по рецепту своих мам и бабушек. Некоторые небольшие поселки постепенно приходили в упадок. Наконец, на Юге стал свирепствовать hookworm (анкилостома), гельминт, вызывающий лихорадку и анемию; он поражал детей и взрослых, что делало еще более плачевным вид умирающих селений. Но в то же время многие сельские общины вписались в общество потребления, даже если и потребляли меньше, чем города. Они стали открыты для городской цивилизации. Несомненно, автомобиль был символом и важной причиной перемен.

Новый образ жизни сопровождался переменами в работе на ферме. Фермер, бесспорно, всегда стремился к механизации труда. Это было жизненной необходимостью. Механизмы заменяли ручной труд и были тем более необходимы, что рабочих рук явно недоставало. Следует добавить, что стремление получить как можно больше продукции и продать ее побуждало осваивать новые земли, и, естественно, возрастала потребность в механизации труда. Кирус МакКормик в 1831 году разработал жнейку для уборки урожая, которая стала широко использоваться с 1847 года. Несколько позже изобретение было усовершенствовано добавлением сноповязалки. Затем комбайн еще более усовершенствовался, так что через тридцать лет в нем с трудом узнавалось первое изобретение МакКормика. Это наиболее яркий пример механизации труда фермера. Но было и много других изобретений, облегчающих или ускоряющих заготовку сена в амбарах, уборку кукурузы и сбор хлопка. Несомненно, механизация началась в XIX веке, но поначалу все эти механизмы приводились в движение с помощью лошадей, причем иногда приходилось запрягать до двадцати животных. Так что это был не только век механизации сельскохозяйственных работ, но и век лошадей и мулов. В XX столетии, в частности в двадцатые годы, животных в качестве тягловой силы стали заменять сначала паровые машины, а затем двигатели внутреннего сгорания.

Об этом свидетельствует статистика. В 1919 году в США насчитывалось 158 тысяч тракторов и 111 тысяч грузовых машин; в 1930-м — 920 тысяч тракторов, 900 тысяч грузовиков, 61 тысяча комбайнов, 50 тысяч машин для уборки кукурузы; 100 тысяч ферм имели доильные аппараты. Если в 1919 году сельскохозяйственная техника оценивалась в три с половиной миллиарда долларов, то через десять лет ее общая стоимость была даже несколько меньше, что свидетельствует о снижении цен на сельскохозяйственные машины. При этом число лошадей уменьшилось с 21 миллиона до 13,7 миллиона, а мулов с 5,5 миллиона до 5,3 миллиона. Разве можно было устоять перед этой общей тенденцией? Комбайн, например, который жал и молотил, позволял значительно сэкономить время: там, где человек затрачивал сто двадцать дней, комбайн помогал получить тот же результат за 30 дней. В условиях возраставшей конкуренции невозможно было избежать прогресса. Например, трактор позволял намного быстрее и легче заготавливать силос, помогал перевозить лес. Если почва была слишком рыхлой, колеса трактора заменяли гусеницами. Последствия механизации были разнообразны.

Сельский вид изменился. «Характерной чертой пейзажа, — сообщает нам Анри Озер, — стало появление элеваторов для хранения зерна, заменивших деревья и холмы. Сельская жизнь концентрируется экономически во Франции вокруг рынков, ярмарок; в США — вокруг железнодорожных узлов, где выстраиваются вагоны у подножия гигантских элеваторов, или в портах Великих озер, где в трюмы грузовых пароходов загружают кукурузу и пшеницу. Или еще у мельниц…. Мельница теперь — это огромное восьмиэтажное сооружение, мукомольная фабрика. По гигантской трубе в ее чрево поступает зерно непосредственно из элеватора. Зерно спускается сверху вниз с одного этажа на другой, от этажа к этажу мука становится все более тонкого помола. Нет больше ни скрежета мельничных жерновов, ни белой пыли, а вместо этого — закрытые камеры из дерева, покрытого лаком, снабженные стеклянными окошками, внутри которых вертятся цилиндры…. Элеватор, мукомольная фабрика, наконец, огромная бойня, мясокомбинат Чикаго или Канзас Сити — вот основные объекты внимания фермера, главные центры его экономической жизни»*.

Все меньше лошадей использовалось в качестве тягловой силы, сокращались пастбища, а также площади посевов пшеницы и хлопка. За десятилетие производители зерна прекратили посевы на 7,5 миллиона гектаров. Иногда на этих заброшенных землях начинали выращивать кукурузу, овес или рожь. А порой земли оставались необработанными, как это происходило в полузасушливых районах на западе Великих Равнин или в неплодородных районах Кентукки, Иллинойса и Индианы. Напротив, в то время как сократилось разведение лошадей, стало возрастать поголовье крупного рогатого скота. Производство молока возросло с 35 до 40 процентов. Вместе с тем свиноводство, хоть и не столь многочисленное, производило больше мяса, качество которого, как правило, улучшалось одновременно с увеличением количества. Важно, что объем сельскохозяйственной продукции увеличивался, несмотря на сокращение сельского населения. Более того, продуктивность возросла на 26 процентов. Это меньше, чем рост промышленности, но намного выше, чем два или три десятилетия назад. Индекс сельскохозяйственной продукции поднимается с 126 в 1920–1921 годах до 144 в 1929 году (если считать за 100 процентов в 1900 году), тогда как индекс активного сельского населения снижается с 104 до 97.

Сельскохозяйственная продукция различалась от региона к региону. То, что было хорошо для главной зерновой житницы США — Великих Равнин, не подходило для хлопкового царства на Юге. В 1924–1928 годах фермер Айовы производил продукции на 2900 долларов в год, в Небраске — на 2800, в Канзасе — на 2200; в Дакоте и Монтане — на 2300–2500. В эту группу включались также штаты Иллинойс, Миннесота, Вайоминг, Айдахо, Невада и Аризона. Несколько меньше производили в штатах Орегон, Вашингтон, Калифорния и Колорадо — годовая продукция фермера там колебалась от 1700 до 2000 долларов. Еще ниже была стоимость произведенной продукции в штатах Новая Мексика, Техас, Оклахома, Миссури, Мичиган, Индиана, Огайо, Пенсильвания, Нью-Йорк, Вермонт, Мэн — от 1300 до 1600 долларов в год. Наконец, следует упомянуть штаты, где доходы фермеров были еще ниже или потому, что они были слабо оснащены технически, как на Юге, или потому, что почва была особенно неплодородной, как в Новой Англии.