Лукреция Борджиа. Эпоха и жизнь блестящей обольстительницы - Мария Беллончи

При папском дворе Санче была предоставлена, но не столь очевидно, как Лукреции, неограниченная власть. Звание и происхождение делали ее положение выше, чем просто фаворитки, но все-таки ниже, чем невестки в обычном понимании этого слова. Тем не менее она использовала свое непростое положение лучше, чем кто-либо другой, и никогда не выказывала явной ненависти или недоброжелательности в отношении мужа, маленького принца; наоборот, она защищала его, баловала и даже излишне осыпала знаками внимания. Она его, конечно, не любила, поскольку относилась к тем женщинам, которые способны любить только тех, кто сильнее и могущественнее их. С течением времени она осознала, что единственным человеком, в избытке обладающим требующимися ей качествами, является ее деверь, кардинал Чезаре Борджиа. Санча целиком отдалась любовному роману, как если бы это была вендетта. С первого дня появления в Риме Санча внесла тревожную ноту, явно демонстрируя текущую в ней арагонскую кровь.

На Троицу, 22 мая, папа, кардиналы и все женщины семейства Борджиа во главе с Лукрецией и Санчей присутствовали на мессе в соборе Святого Петра. Испанский прелат, отправлявший службу, чувствовал, вероятно, огромную ответственность, произнося проповедь перед самыми знаменитыми прихожанами католического мира. В то время как он занимался медленным отрыванием лепестков от своей теологической розы, женщины почувствовали утомление, и вся паства, включая папу, ощутила такую скуку и раздражение, что, несмотря на уважение к святому месту, не могла более продолжать слушать ни секунды. Неожиданное движение всколыхнуло атмосферу скуки: Санча и Лукреция в одеждах, которые не могли скрыть их проворные молодые тела, поднялись на клирос и расположились на сиденьях, предназначенных для каноников и певчих собора Святого Петра. За ними восхождение совершают придворные дамы, которые шумно усаживаются, оправляют платья, пересмеиваются между собой, преувеличенно демонстрируя внимание к читаемой проповеди, в то время как их глаза и лица озарены улыбками. Папу позабавил такой своеобразный мятеж; в конце концов, они всего лишь молодые девушки. Но в соответствии с косными правилами того времени Бурхард заявил, что произошел инцидент «magno dedecore, ignominia et scandalo nostri et populi»{3}.

Когда появилась Санча с безумным взором, чтобы еще больше взбудоражить и так уже неспокойные воды Ватикана, Бурхард растерялся. Было совершенно ясно, что именно Санче принадлежала идея занять священные места и что Лукреция просто подражала ей, словно ребенок, приглашенный поучаствовать в игре и с готовностью принявший это приглашение, но который из-за природной робости и уважительного отношения к церковным правилам никогда сам не сделает первый шаг.

Итак, Лукреция и Санча стали подругами. К счастью, они сразу же поняли огромную разницу между отведенными им ролями, и их отношения строились самым естественным образом, исключавшим какие-либо недоразумения. Рассеялись опасения Лукреции относительно возможного соперничества, и ощущаемое ею удовольствие от устраиваемых в Ватикане празднеств еще более усиливалось благодаря властолюбию Санчи. Это было время бесконечных балов, концертов и разного рода увеселительных мероприятий. Со своей кафедры в Сан-Марко во Флоренции Савонарола тщетно предупреждал, используя пророчества Амоса, относительно папских женщин: «Audite verbum hoc, vaccae pingues quae estis in monte Samariae»{4}; ни Александра VI, ни его семейство не затрагивали гневные речи. Знаменитый монах был не в состоянии противостоять крепости Борджиа и, пытаясь провести в жизнь невыполнимые реформы, был обречен погибнуть. Сравнивая пылкое красноречие Савонаролы с жизнью и характером понтифика, становится ясно, почему между этими двумя участниками спора никогда не могло возникнуть взаимопонимания. Папа обладал огромной властью, а Савонарола никогда бы не согласился на переговоры. Вот почему 25 мая 1498 года Савонарола был сожжен на костре.

Члены семейства Борджиа продолжали собираться вокруг своего главы, и, как говорилось в политических кругах, папа настолько окружил себя родственниками, что никакие силы не могли бы оторвать его от них, даже если бы Франция вновь напала на Италию; со стороны Франции и впрямь слышались подобные угрозы. Слухи подтвердились, когда папа летом 1496 года отозвал герцога Гандийского из Испании.

Непросто охарактеризовать Александра VI в качестве политика. Мало сказать, что, подобно всем мужчинам, он являлся разносторонней натурой. Папа был столь активной и решительной личностью, что современники считали, что «в папе заключено десять душ». Из вторжения французов Александр VI извлек урок: важно иметь преданных союзников. Следовательно, формирование мощной династии Борджиа соответствует созданию обороны на широком участке фронта. Отсюда можно сделать вывод, что причина непотизма папы крылась не только в чрезмерной любви к родственникам. Памятуя о катастрофе, случившейся, когда династия Орсини перешла на сторону французов, папа решил преподать урок этому семейству, который должен был стать первым этапом в крупномасштабном проекте по окончательному уничтожению римских баронов, чьи выступления угрожали спокойствию государства. Для осуществления операции, направленной против Орсини, в Италию был вызван герцог Гандийский.

Как нам известно, Александр VI не питал никаких иллюзий относительно моральных качеств Хуана. Однако он считал, что высокомерие и грубость допустимы для молодого военного и являются гарантией соблюдения прав семьи. У папы был весьма оптимистический взгляд на способности Хуана к военному делу, его личную храбрость и отвагу, и фактически это послужило причиной вызвать Хуана в Италию во время французского вторжения в 1494 – м и 1495 годах. (Хуан не подчинился приказу.) Можно подумать, что простое присутствие в лагере герцога Гандийского являлось гарантией победы. После отступления французского короля папа категорически потребовал прибытия Хуана, которому ничего не оставалась, как сесть на корабль. В конце июля он оставляет свою беременную супругу, герцогиню Марию Энрикес, и маленького сына Хуана II в укрепленном замке Гандии, и плывет в Италию.

В праздник святого Лоренцо, 10 августа, Хуан Борджиа, проехав Чивитавеккью, въезжает в Рим. Согласно принятому протоколу его выходят встречать кардиналы. Чезаре встречает брата в Порта-Портезе и с почестями провожает в папский дворец. Борджиа были непревзойденными мастерами в организации торжественных выходов, и в данном случае великолепие папской свиты соперничало с роскошью, демонстрируемой герцогом. Хуан появился на гнедой лошади, «покрытой золотой попоной и украшенной маленькими серебряными колокольчиками». Согласно дошедшему до нас сонету гуманиста Бернардино Корсо, «на нем [Хуане] был берет из красного бархата, украшенный жемчугом, бархатный коричневый камзол, рукава и грудь которого были расшиты жемчугом и драгоценными камнями, и даже привыкшая к роскоши римская публика была поражена».

В то время как папа занят формированием армии и артиллерии для Хуана, предполагаемый ликвидатор Орсини уже совершает триумфальное шествие. Герцог Гвидобальдо Урбинский получает жезл главнокомандующего как человек, сведущий в искусстве ведения войны и не имеющий амбиций, которые шли бы вразрез с целями Борджиа. Кроме того, его имя являлось гарантией серьезного отношения к делу. К октябрю 1496 года все было готово, и герцог Гандийский, теперь знаменосец церкви, получает украшенный драгоценными камнями меч, знамена с изображением знаков церкви и с быком Борджиа, белый жезл главного капитана папских войск и приступает к военным действиям.