Ну ма-а-ам! - Ольга Савельева

На вид это был старый, потертый, ничем не примечательный палас, но для них это был раритет. Они отмывали его так, будто это ядерные отходы, а не моча годовасика, которая вообще не пахнет.

– Простите нас, пожалуйста, – мирно сказала я и очень захотела домой.

– Ничего, – буркнула Баболя, которая стояла ко мне пятой точкой и терла ковер салфеткой. Уже минут 15.

«Может, с родными внуками будет иначе, – подумала я. – Все-таки вещи для человека, а не человек для вещей, но пока они не хотят внуков, во всяком случае чужих…»

Я взяла на руки дочку, и мы стали прощаться.

– Будем иметь вас в виду, большое спасибо, – сказала я, понимая, что видимся мы в последний раз. – Катя, помаши ручкой.

Катя прилежно помахала. Она устала, ей было скучно, она хотела спать.

– Приезжайте еще, – без энтузиазма сказали Баболя и Деданя. Сказали тихо, видимо, чтобы Катя не услышала и не вздумала приехать.

На прощание Кате подарили шоколадку. Годовалому ребенку – шоколадку. Я вздохнула, распаковала подарок и вручила Кате фольгу.

– А шоколад – рано, – пояснила я дарителям.

– Аллергия? – уточнил Деданя, который, как мы помним, фанат общего стола.

– Нет, просто… Да, да, аллергия, – вынужденно согласилась я. Если нужно объяснять, то не нужно объяснять.

Кате год. В этом возрасте ребенка можно порадовать мятым листом бумаги. Поэтому блестящая фольга понравилась ей до визга, и уезжала она счастливая.

В лифте я поцеловала дочку в лобик и сказала:

– Катя, уточка говорит кря-кря.

Катя играет в зоопарк. Рассадила животных на диване, они у нее там подрались все и расплакались, дочка комментирует:

– Пачет жираф, пачет слон, пачет котик…

Муж проходит мимо и спрашивает:

– Директор зоопарка, почему у вас все животные в унынии?

Мы с мужем любим разные виды отдыха. Я люблю комфортный: лежи себе на пляже, купайся, загорай, а кто-то в твоем номере уже пропылесосил и накрутил лебедей из полотенец. Уезжая с такого отдыха, я обычно плачу и хожу кидать монетки, чтобы вернуться.

С мужем – противоположная история. Он любит рыбалки, походы, палатки: ты без душа, без условий, искусанный комарами, шарашишь по лесу, спишь на жестком; чтобы поесть горячего, разводишь костер. Вероятно, где-то в этом моменте получаешь удовольствие от жизни.

Я понимаю, почему он после такого отдыха возвращается счастливым: из некомфорта возвращается в комфорт. А я – наоборот. Поэтому я плачу, уезжая, а он смеется.

Нарожав детей, мы стали отдыхать с ними. Естественно, мы ездим в отели, а не в лес, то есть отдыхаем по моему варианту. Где я в лесу найду педиатра если что?

При этом дети все равно дети – за ними глаз да глаз. Вот сын полез на дерево и поцарапал коленку. Вон дочь ломится в бассейн, а там из трубы горки вылетают взрослые на огромной скорости, поэтому туда нельзя.

Я все время бегаю, суечусь, мажу коленки, бормочу «осторожно, осторожно!», думаю, что скоро они проголодаются, а я забыла захватить бананы, а вообще неплохо было бы поесть овсянки, полирнуть вчерашние вредные чипсы.

У меня всегда ощущение, что я отдыхаю не с двумя, а с тремя детьми. Третий ребенок – мой муж.

Я очень люблю детей. Они смешные, интересные маленькие человечки. Но на их фоне я скучная, прагматичная тетенька. Я из тех, кто зимой, съехав с горки единожды по уговору детей, потом всю прогулку стоит внизу горки и встречает румяных катальщиков криком: «Осторожнее! Осторожнее! Девочка, съехала? Уходи с горки, видишь, мальчик едет!»

Прошлой зимой я видела, как муж с сыном катались с горки. Они пробовали разные способы: и с разбегу, и на спине, и вперед головой, и боком. И муж не подыгрывал, он честно придумывал, как еще весело можно съехать, изобретал сложности.

Я орала внизу:

– Осторожнее! Аккуратнее!

Вылавливала из кучи-малы сына, поправляла ему шапку на ходу.

– Мать, вот что ты орешь? – говорит мне румяный муж, выкарабкиваясь из сугроба, весь в снегу – и шапка съехала. – Ты можешь обораться, но пока им в пятую точку двумя сапогами не въехал следующий катальщик, ребенок и не подумает шевелиться. Зачем ему твой опыт? Ему свой хочется…

– Ясно, – отвечаю я и поправляю мужу шапку. На ходу, пока он с ледянкой карабкается на горку за сыном.

Он играет с детьми, как ребенок. Я тоже играю с детьми – но как взрослый. Например, в какой-то момент я могу начать поддаваться сыну, чтобы ему было интереснее. Или, играя с Катюшей во время ее купания в прятки за шторкой, я параллельно мою раковину. То есть я остаюсь взрослой тетей, которая вынужденно играет в игры с детьми.

Вчера вечером муж спрятался от Кати за шторой в детской. Та честно носилась по квартире и голосила: «Папа прять, папа прять» (папа спрятался). Прибежала ко мне на кухню, где я готовлю ужин, ручонки развела, взбудораженная:

– Неть папа, папа прять!

Опять убежала, вприпрыжку. Через минуту прибегает на кухню муж, хохочет:

– Прикинь, стою за шторой, она в трех сантиметрах от меня – и не нашла!

«Ты обманул двухлетнего ребенка, есть чем гордиться», – ернически думаю я.

– Дай на балконе спрячусь, прибежит – стукни, а то я там кони двину от холода, – голосом, полным энтузиазма, говорит муж и лезет на балкон.

Поэтому муж вчера резво вскочил в окне на балконе, заставив Катьку хохотать до икоты, а до этого они с сыном отчаянно рубились в какую-то компьютерную игру и орали от азарта так, что соседи стучали по батарее.

Дети очень меня любят. Они бегут ко мне, когда разбили коленку, когда им страшно или просто соскучились. Но папу дети любят больше. Потому что папа – большой ребенок, он с ними одной крови. Он ловит им жуков и рассказывает про размах крыльев, он с рыбалки привез черепашку Пашку, которую выловил в Астрахани, он лазает на дерево за испуганной кошкой, он честно играет в прятки, он разрешает приволочь с прогулки грязную палку, потому что «это меч, что непонятно?».

А мама варит полезную кашу и суп, пока они там дурачатся, покупает колготки и обложки для тетрадей, мажет диатез на щечках от съеденных наперегонки с папой шоколадок и кричит: «Осторожнее, осторожнее», когда дети оседлали папу и скачут на нем, как на лошадке.