Бессонница - Евгений Рудашевский

Мэкси одной рукой держал телефон, будто собирался кому-то звонить, а второй начал перекладывать мои вещи – бережно, стараясь не шуметь. Отложил толстовку, приподнял футболку, вытянул штаны. И я всё понял. Я бы тогда многое отдал, чтобы не видеть всего этого. Отдал бы и пять, и десять долларов, а может, и больше.

Мэкси уже доставал из кармана мой кошелёк, а я всё лежал. Не сказал ни слова. Понимал, что поступаю неправильно. И сердце у меня колотилось, будто это я решил обворовать своего соседа. И не то чтобы я боялся Мэкси, нет. Он, конечно, большой, играет в сборной университета и всё такое, но страха точно не внушает. Тут просто было желание не участвовать в этой ситуации. Я бы мог вскочить, накричать на Мэкси, сказать, что всё знаю и теперь во всём убедился, но тогда мне бы пришлось всё это расхлёбывать, ведь потом уже не удалось бы сделать вид, что ничего такого не произошло. Нужно было бы идти в администрацию, а никаких доказательств у меня не было. Ну в самом деле, ведь не стали бы они снимать отпечатки с моего кошелька… А потом был бы вкрадчивый разговор, предложение не выносить всё это из университета и «простите, других комнат сейчас нет, вам придётся ещё пожить вместе до конца семестра, но мы все понимаем, как это неловко, и нам самим очень жаль, что всё так получилось, но Мэкси – неплохой парень, да и ведь вам могло показаться»…

Я в несколько секунд представил такие разговоры и взгляды других ребят из общежития и вместо того, чтобы разоблачить Мэкси, просто потянулся. Да, сделал вид, что просыпаюсь. Спугнул Мэкси. Он сразу поднялся с кровати, стал что-то набирать в телефоне. Рассеянно поприветствовал меня, сказал, что устал после тренировки и хочет спать. Затем, не раздеваясь, лёг на свою кровать и отвернулся к стене.

Уснуть я уже не смог.

Наверное, Мэкси подумал, что я конченый дурак, раз ничего не замечаю. Он и дальше копался в моих вещах. Я это знаю, потому что стал за этим следить. А в тот день первым делом выкупил себе шкафчик в тренажёрном зале и всё ценное стал прятать именно там, прежде всего – свёрток Луиса и деньги. В кошельке, кроме одной-двух купюр и отцовской карточки, ничего не держал, и Мэкси перестал воровать. И я подумал, что всё хорошо и можно забыть эту глупость, а вчера Мэкси позвал меня покурить травку. Сказал, что приехали его друзья и привезли с собой хорошую дурь. Я согласился, потому что хотел помириться с Мэкси и потому что ещё никогда не курил травку – подумал, что в конце концов нужно её попробовать, хотя, в общем-то, сразу заподозрил, что ни к чему хорошему это не приведёт.

Мы вышли на задний двор Солбер-холла. Там были Мэкси, ещё два парня из сборной университета и четверо мне незнакомых чернокожих ребят. Я чувствовал себя немного странно, но потом расслабился, потому что они все оказались приветливыми, и я даже подумал, что у Мэкси неплохие друзья. Затем мы курили травку, но я ничего не почувствовал. Ни-че-го. Затягивался, как мне и сказали, задерживал дыхание. Вспомнил, как Эшли говорила о своём опыте и что ей было весело, и ждал, что мне всё начнёт казаться смешным, но ни смеха, ни даже простой весёлости не появилось. После четвёртой затяжки, когда все вокруг уже похихикивали в кулак и толкали друг друга в плечо, я почувствовал, что вся эта история меня начинает раздражать. Почему-то захотелось сказать что-нибудь грубое. Например, пошутить, что я всегда выступал за равноправие людей и афроамериканцев. Но я, конечно, ничего подобного не сказал, а потом мы все пошли в Солбер-холл, в зал на первом этаже, и Мэкси посоветовал мне сесть, расслабиться, чтобы почувствовать, как «по телу идёт тёплое электричество».

В зале к нам присоединились Лори и Рэй с двумя девушками. Они травку не курили, но как-то сразу нашли общий язык с друзьями Мэкси. И только Лори больше общался со мной. Лори – студент из Финляндии, и у него жутковатое лицо, будто неряшливо слепленное из глины и всё утыканное красными рябинами прыщей. А ещё он красит бакенбарды. Собственно, никаких бакенбард у него нет – так, рыжий пух, не более того, – и всё же он их настойчиво красит в чёрный цвет, и выглядит это устрашающе. Мне никогда не хотелось общаться с Лори, но сейчас у меня не было выбора.

Лори слушал, как шутит Рэй, как вокруг все смеются, и сам сдавленно посмеивался: «Сраный педик». А Рэй любит шутить о парнях, с которыми был знаком. И вообще он высокий, худой, при этом – с мясистыми губами и чуть выпирающей челюстью, как у Баббы в «Форрест Гампе». Прежде чем что-то сказать, Рэй всегда приоткрывает рот, кончиком языка задумчиво трогает верхнюю губу и только после этого говорит. И он везде ходит с подругами. Они все одеваются очень ярко – куда ярче, чем могла бы себе позволить Крис со всеми её лосинами и юбками.

Я слышал, как что-то бубнит Лори, как смеются девушки, как Рэй выкрикивает свои «Оу!», «Ау!», «Иу!», а сам сидел в кресле и думал о том, что у вахтёров Солбер-холла довольно скучная работа. Вахтёрами брали только студентов, и они целые сутки сидели на входе, за стойкой. Войти в парадные двери, подняться по ступенькам – и вот он, вахтёр, вечно играющий в «WoW», или готовящийся к занятиям, или просто болтающий по телефону. Нужно показать ему ID и спокойно проходить дальше. Вот и вся работа. Ну, они ещё должны заполнять какие-то бумажки, что-то там подписывать уборщикам и следить за тем, чтобы в зале за их спиной никто не спал. Глупое правило. Можно сидеть в креслах, можно лежать на ковре, можно делать что угодно, но стоит задремать, как вахтёр сразу тронет тебя за плечо и скажет сокровенное: «Спать здесь запрещено. Ты же знаешь. Давай не будем усложнять друг другу жизнь».

Ещё вахтёры печатают на принтере бумажку «Перед Солбер-холлом не курят», вывешивают её снаружи, у дверей, и почти каждый день кто-нибудь из студентов срывает эту бумажку, потому что курить удобнее всего на ступеньках парадного входа, а взамен оставляют что-нибудь своё: «Перед Солбер-холлом не дрочат» или «Перед Солбер-холлом не ссут» и всё в таком духе. И вот я обо всём этом думал и чуть покачивался в кресле. Травка так и не подействовала, лишь во рту пересохло. А потом вернулся Мэкси. Я даже не заметил, что он уходил, – только плутал в пульсирующих, тягучих переплетениях своих мыслей и…

Я встал с кресла.

В голове прояснилось.

Я понял, что какое-то воздействие от травки всё-таки было, правда, обошлось без веселья. Меня просто разморило. Но главное было не это. Я сразу заподозрил неладное и пошёл к себе в комнату. Ещё не знал, что там могло произойти. Достал кошелёк – он лежал в ящике стола, – открыл его и онемел. Не поверил. Сжал кулаки. Всё зашло слишком далеко. Пропала отцовская карточка. И это уже было слишком. Как бы я ни отмахивался от всей этой истории с воровством, она ко мне вернулась. Отступать было некуда.

Я сбежал вниз. Увидел, что Мэкси и его друзья собираются уходить. Схватил Мэкси за руку. Не хотел, да и не мог говорить при всех. Отвёл его в закуток с компьютерами и сказал, как думал: что всё знаю, что это зашло слишком далеко, что я вызову полицию. Наверное, вид у меня был истеричный. Не хочу и представлять, как всё это смотрелось со стороны. Мэкси сказал, что ничего не понимает. Он даже не испугался. И только заторопился к лестнице. А я остался его ждать. Минут через пять он вернулся и сказал, что травка как-то странно на меня подействовала, что мне лучше поспать.