Манящий запах жареной картошки - Ирина Степановская

— Молись, чтобы подошла! — приветствовал ее Никифоров, стоящий опять в позе зубного врача, но теперь уже над ее машиной. Через пятнадцать минут приемник вдруг диким голосом заорал рекламу на волне «Авторадио», и она поняла, что может хоть сейчас посылать Гюнтеру факс.

— Сколько? — спросила она, открывая бумажник.

— Ты вот что, — сказал Никифиров, опять зачем-то оттирая руки ветошью, хотя сегодня они были чистые. — Не можешь пригласить меня в Третьяковскую галерею?

— Куда? — спросила она, хотя прекрасно расслышала. Просто это предложение показалось ей нереальным. — Туда же одни приезжие ходят!

— Ну и что? — сказал Никифиров. — Я и есть приезжий. И почему-то я думаю, что и ты тоже. А что тут стыдного? В Америке вообще все приезжие, и все этим гордятся. А в Третьяковской галерее я только один раз был, в седьмом классе, когда мы со школой на экскурсию ездили. Я, кроме московского мороженого, в тот приезд ничего больше не запомнил.

— Знаешь что. — Она помолчала. — Извини, но мне некогда. Я занята. Отчет надо проверять и вообще… — Она положила ему в карман деньги и, глядя куда-то в сторону, вышла из цеха. Машину ей вывел на улицу уже другой мастер.

Гюнтер приехал, как и сообщал, через два дня. Он был, как всегда, респектабелен, солиден, деловит.

Лена ошиблась, когда думала, что он приехал специально провести с ней эти дни. Нет, попутно он хотел разрешить несколько сложных коммерческих вопросов. Когда он увидел Ленину машину, то в восхищении прищелкнул языком и назвал Лену «маленькая мо-тов-ка! Мне такая машина не по средствам!». Лена промолчала, хотя не поняла: во-первых, почему она маленькая, ведь ее рост превышал сто семьдесят пять сантиметров, во-вторых, почему «мотовка», ведь Лена купила машину на свои деньги, а в-третьих, почему Гюнтер не может купить такую же или даже лучше. Лена пусть приблизительно, но представляла, сколько должен получать служащий такого уровня, как он.

— О-о! Я знаю, все русские любят быструю езду! Поедем в Дом правительства, у меня там маленькое дело! — говорил Гюнтер, и Лене казалось, что он говорит так специально не для того, чтобы доставить ей удовольствие, а для того, чтобы она довезла его туда, куда ему нужно было попасть быстро и с максимальным комфортом. Лене, у которой в папке лежал собственный не до конца проверенный отчет, приходило в голову, что он держит ее при себе в качестве секретарши с машиной. Наконец все «маленькие дела» были окончены. Лена устала так, будто у нее был один из самых напряженных рабочих дней.

— А теперь — в ресторан! Я проголодался! — довольно хлопнул рукой по своему портфелю Гюнтер.

Лена за весь день выпила чашку кофе и пакетик сока и теперь с огорчением констатировала, что времени уже половина восьмого, а после шести ужинать вредно.

— Ничего! Один раз можно сделать исключение из правил! — довольно хохотнул Гюнтер. — У нас будет романтический ужин!

— При свечах? — уточнила Лена. — Тогда мне нужно заехать переодеться.

— Куда-то ехать? — заволновался Гюнтер. — Ни в коем случае, я умру с голоду! Лучше мы не поедем туда, где нужно быть в вечернем платье. — И он хитренько подмигнул Лене сквозь модные прямоугольные очки. В конце концов вместо ресторана он выбрал респектабельную пивную. — Ты должна привыкать к немецкому духу! — С намеком он прижал к сердцу Ленину руку. В качестве основного блюда он выбрал то, что Ленина мама называла «рулькой», из которой делала только холодец на Новый год. Лене он предложил скрученные веревочкой жареные колбаски. Колбаски были слегка подкопченные, жирные и напомнили Лене купаты, которые она ела в Молдавии, когда еще студентами они ездили работать туда в летние каникулы в стройотряде. Тогда они лопали эти колбаски с большим удовольствием, но сейчас, на голодный желудок, колбаски не пошли.

— О-о! Очень вкусно! — смаковал рульку Гюнтер и забывал вытереть салфеткой жирный подбородок. Еду он запивал пивом.

— Красное вино гораздо полезнее, — заикнулась было Лена.

— Красное вино свойственно романской культуре, — с оттенком пренебрежения махнул рукой Гюнтер.

— А славянской культуре свойственна водка? — ужасно раздражившись почему-то, спросила Лена.

— О да! Да! — согласно закивал Гюнтер. И спросил, показывая на недоеденную колбаску: — Ты все?

Лена осталась голодная, но ответила:

— Все.

— Тогда поедем к тебе! — Лицо у Гюнтера было сытым и довольным. По-видимому, он собирался быть щедрым и попросил официанта выписать счет.

Пока официант, склонившись над бумажкой, соображал, какую лучше выставить сумму, чтобы получить чаевые и не нарваться на скандал, Лена спросила:

— А куда мы поедем завтра? Что бы ты хотел посмотреть в Москве? Ты ведь практически нигде не был. Пушкинский музей, Третьяковскую галерею, Оружейную палату?

— Да, да… — рассеянно сказал Гюнтер, думая уже о чем-то своем. — А нельзя поехать на дачу к кому-нибудь из твоих друзей? Мне рассказывали, что русские очень хорошо отдыхают на дачах. Я правильно говорю, это называется «оторваться»?

— Надо подумать, — ответила Лена. — Поедем, я отвезу тебя в гостиницу, а сама за ночь что-нибудь придумаю.

— Но, — сделал удивленное лицо Гюнтер, — я думал, что остановлюсь у тебя!

— Как-нибудь в другой раз, — решительно сказала Лена. — А сегодня меня что-то тошнит.

— О! — только и сказал Гюнтер. Во всем его облике явно читалось недоумение.

С утра пораньше Лена отключила мобильник и поехала в сервис. Не обращая внимания на вопросительно посмотревшего на нее оператора, она прямиком направилась в цех. Знакомая невысокая фигура была привычно согнута над очередной машиной. Лена постучала пальцем по стеклу.

— Ну? — Фигура не разогнулась, но голос показался Лене не просто знакомым, а даже родным.

— Это я, — сказала она, наклоняясь к капоту и не боясь испачкаться. — Если не передумал, завтра поедешь со мной в Третьяковку?

Фигура медленно разогнулась и стала вытирать ветошью руки. Умные, слегка выгоревшие глаза в мелкой сеточке недавно появившихся морщин смотрели на нее с интересом. «Вот с ним мне притворяться не надо, — подумала Лена. — Ни в чем. Какая есть, такая есть». Не очень молодая уже, не очень хрупкая, прямо надо сказать. Зато умная, деловая, умелая. Такая, как и все женщины в их родне. Как мама, сестра и сноха.

— Освободилась, что ли? — Мастер Никифоров, ничуть не смущаясь того, что она была на каблуках значительно выше его, смотрел ей прямо в лицо.

— Освободилась. От иллюзий. Надеюсь, что навсегда.

— Ну, если навсегда, то пойдем. Я давно картину хочу посмотреть. «Три богатыря» называется.

— А вечером я тебя на ужин приглашаю. — Голос у нее почему-то стал несколько хриплым.

— Нет уж, — ответил ей Никифоров Николай. — Ты меня в Третьяковку, а я тебя на ужин. Я не в хоромах, правда, на съемной квартире живу, но у меня чистота и порядок. Грязные носки нигде не валяются. И картошку я так пожарю, пальчики оближешь. У меня настоящая чугунная сковородка есть. Каслинского литья. Еще дореволюционная. В Петербурге, между прочим, все, что из чугуна сделано, решетки там, ограды, часы всякие, на Урале, в наших местах, отливалось. Знаешь?