Мужчина высшей пробы - Людмила Леонидова

— Ничего-ничего, я соберусь. Я смогу! Я должна!

— Он сказал, что должен, что это его дети, — оправдывалась перед Олей старая учительница истории. — Кто-то успел позвонить Кириллу Петровичу на сотовый в аэропорт, он был уже на борту, а самолет на взлетной полосе. Ему рассказали, что меня с ребятами захватили бандиты. Заломов выпросил у командира трап, все ему объяснил, тот договорился с вертолетчиками, чтобы подкинули в поселок. Кирилл Петрович сразу пошел к бандитам и убедил их выпустить меня. Заменил собой. Злодеи согласились на обмен. Я пробыла в заложниках с ребятами всего несколько часов. У меня при себе ни лекарств, ничего не было. Сразу сердце схватило. Я стала задыхаться. Этим подонкам со мной возиться самим не хотелось.

— Как это все произошло? Почему с ним? — обхватив себя за плечи, тупо повторяла Оля.

Они сидели в кабинете директора поселковой школы.

Завуч, строгая женщина в больших роговых очках, прикрываясь большим цветастым платком, вздрагивала каждый раз, когда черный телефонный аппарат с крутящимся диском издавал протяжную трель. Иногда, отвлекаясь от разговора двух московских коллег, она снимала трубку и, прикрыв ее руками, тихо отвечала одной и той же фразой: «Нет, пока ничего не известно».

— После отъезда Заломова ребята договорились пойти в гости к долгожительнице, — продолжила рассказ московская учительница, — коренной северянке. Ей около ста лет. Она живет с дочерью, которой уже под семьдесят. Она еще царских ссыльных помнит. Хотели дом посмотреть, поговорить с людьми ушедшего века. С ними пошли я и несколько местных парнишек.

Пока гостеприимные хозяйки в сарай за молоком и другими припасами вышли, чтобы столичных гостей попотчевать, эти двое и ворвались. Мы сначала даже не сообразили, то, что они в телогрейках и небритые, нас не насторожило. Многие местные мужики за собой не следят. А когда обрез из-за пазухи вытащили и нам всем приказали на пол сесть, тут-то и началось! Хозяек в дом, конечно же, не пустили. Дверь на щеколду закрыли. Не знаю, случайно ли они в этот дом забрели или навел кто, только очень обрадовались, что я с ребятами из Москвы. «Значит, быстрее наш вопрос решить смогут», — процедил сквозь зубы один.

Посередине была сложена огромная русская печь, которая делила дом как бы на две половины — спальню и горницу. Нас всех они в горнице поместили, прямо под образа. И ни-ни, не шевелись и не двигайся! Боялись, что кто-нибудь из наших ребят шустрее их окажется и в окно выпрыгнет. Сами в спальне, где кровати хозяек стояли, на постой расположились. Совещание устроили. Тихо так, едва слышно было. А если у нас хоть писк какой-нибудь раздавался, тут же кричали, что убьют.

— А как же они власти оповестили?

— Выпустили одного парнишку, местного, с требованиями к властям. Сидеть на полу было очень тяжело. Особенно для меня. Когда Кирилла Петровича они согласились вместо меня взять, я подняться на ноги не могла. Отекли и не двигаются. От сидения или от стресса, сама не знаю. Они не соглашались поначалу даже, чтобы дети мне помогли. Боялись, что со мной кто-нибудь выскользнет.

— А он… он что делал, когда вы его последний раз видели? — Оля едва сдерживала рыдания.

— Стихи читал.

— Стихи? — Завуч и Оля округлили глаза.

— Ну да, Блока, Есенина, Симонова. Они ему разрешили, чтобы детей успокоить. Они ведь еще не старые оба. Один парень совсем молодой, лет двадцать с небольшим. Второй за тридцать. Заломов, перед тем как к нам попасть, все о них разузнал, кто они такие, за что сидели и так далее. Оказалось, что молодому парню на зону девушка письмо написала, что ждать его не будет, другого нашла.

— Он бузить, наверное, начал. — Завуч, живущая здесь долго, не понаслышке знала местные нравы. — Остальных взбудоражил. Так часто бывает. Его, чтобы бунт в лагере не возник, — в карцер. Они после этого озлобляются, как звери лютые становятся. Подговорил кого-нибудь из корешей, охрану могли убить и сбежали. Вот кто их на этот дом навел? А возможно, случайность? Дом на окраине, у самого леса.

— Как же вы все-таки вышли оттуда? — Оле хотелось знать все до мельчайших подробностей.

— Когда Кирилл Петрович «Письмо к матери» есенинское читал, они, видно, прислушиваться стали. Один даже, расчувствовавшись, спросил, в состоянии ли я доползти до дверей. А я не могла! Ноги словно чужие стали, отнялись, и все! А там ведь еще дальше самой идти — сени, крыльцо. Потом Кирилл Петрович прочитал строчки из стихотворения Симонова:

Я вас обязан известить,

Что не дошло до адресата

Письмо, что в ящик опустить

Не постыдились вы когда-то.

— Это о предательстве солдатской жены, которая не пожелала дожидаться его с фронта? — закивала завуч.

— Ну да. Так после этого тот самый, что первый раз приходил, говорит мне: «Давай, мать, я тебе подняться помогу». И довел меня до дверей.

— Аж в сени вас вывел, — добавила завуч. — Вас там сразу за дверьми на крыльце подобрали.

— Да, я попробовала со ступенек сползти. Мне совсем плохо сделалось. Дальше кто-то меня подобрал, военные какие-то и в управу отвезли. Все выспрашивали про дислокацию, будто сейчас война: где бандиты расположились, где ребята?

— А он, Кирюшенька… он остался! — Оля не могла больше сдерживаться. Слезы сами катились из глаз. Обида переполняла все ее существо. — Как, как такое могло случиться именно с ним? — с досадой повторяла она вслух. — В день нашей свадьбы! Этого не может быть! За что это мне?

— Военная часть вся в полном составе здесь, — успокаивала завуч Олю.

— ОМОН?

— У нас тут никакого ОМОНа нет. Солдатиков понагнали. Может, спецотряд МВД прибудет. Когда в колониях бунт начинается, всегда спецотряд приезжает.

— Они его спасут? — Оле хотелось услышать твердое «да».

Женщины переглядывались, будто знали то, чего не хотели рассказать Оля.

— Корреспонденты отовсюду понаехали, — как бы разговаривая сама с собой, бормотала завуч, — их не подпускают, дом окружили со всех сторон.

Оля, испуганно поднимая глаза то на одну, то на другую коллегу, ожидала услышать от них что-то еще.

— Выпейте чайку, я его на брусничном листе заварила, — уговаривала Олю завуч, показывая на самовар.

Оля мотала головой.

— А ребята у вас такие дружные. И о Кирилле Петровиче заботятся. Особенно девочки! — чувствуя себя виноватой перед Олей, пробовала утешать пожилая учительница.

— Да-да, я знаю. Ездила с ними в летний лагерь, — механически отвечала Оля, думая о своем. Зачем, зачем он полез в это пекло? Подумал ли он о ней в тот момент, когда принимал решение? Бросить все: свадьбу, их любовь и ее, Олину, жизнь. Как он мог?

— Если не договорятся с зэками, то штурмовать будут… — Завуч, нервно постукивая карандашом по столу, вновь принялась размышлять вслух.