Гель-Грин, центр земли - Никки Каллен

Через год они уехали. «Юэль нужно в школу», — объяснила Мария Максимовна. «Можно и здесь, у меня связи, вас пропишут и устроят» «Нет; родители не хотят, да и она…» — помолчала и объяснила неохотно, будто рассказывала семейный секрет-«скелет»: «Мы же с севера, совсем другие. Здесь очень красиво: солнце, море теплое — Юэль и не знала, что в нём можно купаться; цветы в ладонь; и Рири такой — яркий, звонкий… А там снег и северное сияние — вы такое видели когда-нибудь? Странные сны, много ясновидящих. Она хочет домой — как Снегурочка тает. Пусть Рири не обижается, просто помнит Юэль; они из разных миров; но, может, еще свидятся…» Рири рыдал три дня, не ел, не спал; Хоакин отпросился с работы и сидел с ним на постели, читал Андерсена, которого Юэль подарила Рири, — «Повесть о Вольдемаре До и его дочерях».

— Пап, но ведь до мыса Шмидта можно доплыть на лодке?

— Можно. Ведь все реки и моря общаются.

— Здорово. А ты поможешь с лодкой? Ты умеешь делать из дерева, я видел стул Этельберты.

— Ну, лодки совсем по-другому делаются, не как стулья.

— А как?

— Знаешь, стул — это обычная девушка: идет по улице, в метро едет, и тебе до неё дела нет. А лодка — это как любимая…

— Как Юэль?

— Как Юэль — вроде из дерева, руки-ноги такие же, а по-другому — секрет в сердце.

— Пап, но если у тебя нет любимой, значит ты и лодку сделать не сможешь?

— Не смогу.

— Пап, ну ты влюбись в какую-нибудь из актрис, ты же постоянно кино смотришь…

— Нет, это будет не любимая, а мечта: я смогу сделать тебе яхту для путешествий по теплым морям, но не хорошую, крепкую лодку для холодных.

— Мне надо для холодных, да, — и они сидели под пледом, разглядывая картинки: замок, корабли, леса, горные тролли, дикие лебеди, русалочка и принц; спал, сложив морду на лапы, под кроватью Шторм; осень выдалась дождливая — из-за горя Рири. Новые соседи въехали ночью, в январе; Хоакин вышел взять почту: «Вокруг света», «Искусство кино», письмо от Альфонса и Адель в бледно-желтом конверте — фирменная бумага Тулузов; а вся площадка была загромождена вещами в чехлах; словно спящие люди; и новая табличка у звонка: «Де Фуатен». Это были люди из провинции — необыкновенно воспитанные и красивые; владельцы винодельни; Александр и Лилиан; они привезли сыновей в школы: Анри-Поля — ровесника Рири, родившегося двадцать седьмого октября днем, — в военную, Жан-Жюля — на три года младше — в художественную. Анри-Поль стал лучшим другом Рири. Они вместе поступили в военную школу; а на каникулах собирали банду и пропадали в улицах юга.

Хоакин просыпался иногда резко, с сердцем, полным привидений — старых газетных статей, историй из телевизора; и переживал — вдруг Рири сопьется, скурится, начнет употреблять наркотики; девушки, драки; шел на кухню, пил чай с бергамотом — «пей чай, чай полезен»; «Корабельные Новости» Лесса Хеллстрома; и помогало. Драки были; однажды Рири разбудил с ночной смены отца: «пап, не спи, проснись же» — всё лицо Рири затекло кровью; «кинули камнем», — объяснил еле-еле; «надо швы накладывать» «не, давай дома» «за что?»; и Рири извлек из-за пазухи окровавленной рубашки чудо — грязного котенка. «В футбол им играли», — и больше ничего не сказал, шипел только, как масло на сковороде, когда Хоакин сшивал ему пространство между носом и верхней губой. С тех пор Хоакин не боялся за Рири: мальчик был благословением Господа, воином света; жестоким, несгибаемым, как маршал на черном коне. У Рири остался шрам, сделавший его лицо некрасивым, но выразительным, как икона. А котенка отмыли, назвали Битлз; тоже белый, как невеста, и толстый, как Винни-Пух, голубоглазый, как супермодель, он стал хоакиновским — спал с Хоакином, баюкал его мурлыканьем, очень любил сайру в масле и сырую печенку, крутился под ногами в процессе готовки, когда звонил телефон, сбивал трубку лапой; гулял со всеми квартальными кошками; в общем, оказался лучшим котом на земле…

Странное это было время, полное солнца. Хоакин готовил рано утром, часов в пять, завтрак: тосты, апельсиновый джем и плавленый сыр с укропом, омлет, какао с корицей, сливки, масло, еще один фирменный тулузовский сыр — с оранжевыми прожилками, «мраморный»; «привет, па»; Рири выходил из спальни в одних трусах и рубашке — он стремительно взрослел, удлинялся, как строящаяся церковь; ели в наступающем рассвете, разговаривая о новостях; Хоакин выкуривал темно-коричневую, как бархат, сигарету; и уходил — в больницу, смотреть на кровь. Незаметно он становился лучшим врачом в стране; ему давали награды, повышали в должностях; но он продолжал приходить в операционную, дверь которой была открыта в коридор для «скорой»; халат, две маски в день; разные девушки в помощь; работать быстро, как спешить на свидание, — собирать куски людей, как пазлы. Если кто-то умирал, Хоакин заходил к Фуатенам; выпивал бутылку их белого, сладкого, как духи, вина; разговаривал о жизни, о фильмах, которые смотрел он, книгах, которые читали они; засыпал на диване с Битлз, помолившись Богу, будто занявшись любовью, и не слышал, когда приходили Рири со Штормом. Рири приходил порой совсем ночью; включал свет в прихожей — китайскую бумажную красную лампу шаром; Шторм бежал сразу на кухню, наедался консервов из миски, разбрызгивая по полу; Рири же шел в ванную, пел тихо в пене песни из уличного радио и порой тоже не доходил до кровати — утром Хоакин переносил его с резинового коврика в ванной в спальню — комнату, полную одежды, карт, лунных, звездных, вокруг света, журналов и учебников. Никакого порядка, никакого абсурда — Хоакину казалось, что в его жизни поселился западный ветер.

Несколько раз Рири и Анри-Поль уходили в походы. Они уже придумали, чем заняться после военной школы, — съездить в Тибет и поступать на геологический факультет. На свой пятнадцатый день рождения Рири привел Хоакина в специализированный магазин и заказал целый набор: молотки, ярко-красный рюкзак величиной с двухкамерный холодильник, спальный мешок, прорезиненную, тоже ослепительно красную палатку и сапоги на высокой шнуровке. «Я думал, такие альпинисты носят, а геологи — кирзачи» «Не дури, пап». А пока они гоняли на велосипедах с еще парой мальчишек (это и называли бандой), защищали животных и помогали целому списку людей, среди которых были герои войны, — сходить в магазин, аптеку, выгулять собаку; матери-одиночки, детский приют, и даже знаменитая певица — однажды в целях рекламы владелец бродячего цирка попросил её сфотографироваться с его львом по кличке Мэр: она вошла в клетку, а лев — черт знает почему, до этого, уверял директор газетчиков и милицию, такого не бывало, даже уборщицы заходили, не задумываясь, — кинулся на женщину, разбил ей позвоночник. Рири покупал ей книги, брал фильмы у отца, помогал с креслом-коляской, дарил цветы, играл в шахматы; познакомились они в больнице: Рири пришел к отцу, заглянул в палату, из которой вышли фотографы. Она лежала вся в цветах, красивом кружевном пледе, одна — и рыдала, косметика текла по лицу; «зачем меня по-прежнему продают?» — спросила она подростка, похожего на тонкое хвойное дерево.

И все детство, и отрочество, и юность над его столом письменным провисела фотография: Юэль обернулась на свое имя; черно-белая, совсем не похожая на себя — тонкие переливы цвета; две косички — их заплетала бабушка, как благословляла по утрам; в глазах отражается облако над городом; в форме кита; на нём — золотой отблеск заката. Когда задавали слишком много уроков, Юэль соглашалась, что учителя — бездарны и мучительны; как вкус анальгина; когда у Рири что-то получалось — Юэль становилась цветной, от карт, от лампы из раковины; он рассказывал ей каждый свой день, будто в телефон; Хоакину из соседней комнаты даже казалось, что он слышит ответы, как в театре суфлера — первые ряды. «Без неё я бы умер; без неё, пап, без тебя и Шторма, и Анри-Поля — но без неё всё же скорее», — и Хоакин, под локоть которого залазили собака и мальчик, ровно в середине развязки «Шоколада» или «Гарри Поттера и узника Азкабана», покорно соглашался быть на втором, третьем, десятом месте в жизни сына; перетасовка ценностей — это нормально, больнее, если всё остается, как в стеклянном шаре; неизменность, подлинность, неспешность; вид из окна — забор, стена с плющом, а не луг, не море, не бесконечность Поля Элюара; «я найду её, пап, найду, обойду весь мир»…