Язычество в православии - Галина Алексеевна Носова

слитности «природных предпосылок» и самих людей, то «тождество природы и человека»[4], на которое обратили внимание К. Маркс и Ф. Энгельс.

Исследователи выделяют в восточнославянских религиозных верованиях несколько слоев, в которых оставили рельефный отпечаток различные исторические эпохи.

В комплексе религиозных представлений и обрядов славян имелся древний, чрезвычайно архаический пласт, восходящий истоками к отдаленнейшим эпохам истории человечества. Это одухотворение всей природы — земли, воды, огня, почитание растений и животных, проявлявшееся в виде анимизма, фетишизма и других форм первобытной религии, свойственных всем народам на определенных фазах их общественного развития[5]. В русских народных верованиях до позднейшего времени обнаруживались следы культа «матери-земли», которая олицетворялась в образе женского божества плодородия. Широкое распространение имел обычай клятвы землей, целования земли. С седой дохристианской древности дошло до нас почитание камней, наделявшихся сверхъестественными свойствами. Фетишистский культ камней в почти неизменном виде влился в христианские культы, в частности в культ «святых» мест, «святых» реликвий. С течением времени «целебная», «чудотворная» сила камней (особенно имеющих какую-либо необычную отметку — углубление на поверхности в виде ступни человека, форму человеческой фигуры и т. п.) получила в православии новое идеологическое истолкование. Их «святость» объяснялась тем, что к ним якобы прикоснулись и оставили «божественный знак» Христос, богородица, христианские святые (например, камни со «следом богородицы», «следом спасителя» и т. п.). В действительности корни этого культа нужно искать в отношении к ним как к магическим фетишам.

Столь же древними объектами поклонения выступали вода и огонь. Им приписывали предохраняющее, очищающее, оплодотворяющее действие. Вода в различных комбинациях играла важную роль в знахарском лечении, где использовалась как целебное средство. Разновидностью ее почитания был культ водных источников: ручьев, ключей, колодцев, озер и т. п. С распространением христианства они «освящались» церковными легендами и преданиями и в практике православия стали фигурировать как «святые».

В системе языческих верований и обрядов славян наука открывает древнейшие поверья и ритуалы, относящиеся к растительности. Значительный круг их имел характер аграрно-магической практики, направленной на «обеспечение» земного плодородия, урожая. Символом плодородящего начала служили магические изображения женщин-родоначальниц, обнаруженные археологами еще в ритуальном искусстве палеолита. Символика плодородия в виде женского божества входила в содержание позднейших праздничных обрядов, главным образом весенне-летнего цикла (масленицы, троицы и др.), в которых наиболее яркое воплощение получил культ растительности.

Поклонение силам природы запечатлено в многочисленных олицетворениях ее стихий — фантастических сверхъестественных существах, демонологических персонажах: или добрых, благожелательно настроенных к людям, или, наоборот, злых, враждебных им (дуалистический анимизм), будто бы управляющих окружающей природой, ее отдельными объектами, — леших, водяных, русалках, берегинях, полевиках и т. д. (так называемая низшая мифология).

Группа верований и обрядов восточных славян связывается с почитанием животных (зоолатрия). Некоторые из них, возможно, генетически восходят к тотемизму[6]. Отголоски древнего культа животных обнаруживаются в святочных, масленичных инсценировках ряженых, одетых в зооморфные (звериные) маски: медведя, козы, курицы, журавля, лошади и др. Как остаток веры в сверхъестественные свойства отдельных животных нужно рассматривать и поверья о животных-оборотнях.

Более поздний, но очень крупный пласт восточнославянской религии восходит к периоду земледельческо-скотоводческого хозяйства. Главные его компоненты составляли общинные аграрные культы и семейно-родовое почитание предков. Как ни в какой другой области «первобытной» религии, в аграрных обрядах и праздниках получили прямое, непосредственное отражение неразвитость древнего производства, ограниченность практического опыта людей, непознанность стихий природы и в конечном итоге то «бессилие дикаря в борьбе с природой»[7], которое и порождало мир иллюзорных представлений. Аграрный календарь охватывал все стороны трудовой и бытовой жизни населения Древней Руси. Систематически наблюдая за состоянием природы, крестьянин-славянин накапливал запас положительных знаний, рациональных представлений об окружающем мире. Он приходил к установлению в годовом кругообороте природы естественных периодов, определявших чередование трудовых процессов. Однако в эти реалистические наблюдения вплетались элементы иллюзорного толкования действительности, стремление воздействовать на природу «сверхъестественными» путями. Поэтому календарные праздники с их традиционными игрищами, увеселениями, развлечениями, связанные с этапами хозяйственных работ, включали и религиозные обряды и ритуалы, суеверные приметы и гадания, направленные на магическое обеспечение желаемого урожая, плодородия, благополучия, здоровья.

Русский аграрный календарь складывался из нескольких циклов: новый год начинали святки, приходившиеся на время зимнего солнцестояния (с принятием христианства они были приурочены к рождественско-крещенским церковным праздникам); масленица, символизировавшая проводы зимы и встречу весны; богатая и живучая весенняя обрядность, определявшая, по убеждению древних земледельцев, перспективы лета и осени (впоследствии отчасти слилась с пасхальной обрядностью); летний цикл праздников (соотнесенный позже с христианской троицей и днем Иоанна Крестителя), падавший на период расцвета природы; осенние зажиночные и дожиночные обряды, посвященные окончанию полевых работ, сбору урожая. Как убедительно показал в своей книге «История русской церкви» известный советский исследователь профессор Н. М. Никольский, в аграрной дохристианской религии восточных славян практика (культ и магия) преобладала над мифологией. «Главную составную часть земледельческой религии днепровских славян, — писал он, — составляли… не столько верования, сколько обряды, связанные с различными моментами земледельческого производства»[8].

Пережитки древнего земледельческого культа, образовавшие, по выражению Н. М. Никольского, «причудливую амальгаму» с христианской мифологией и обрядностью, хотя во многом утратившие первоначальный смысл, вплоть до двадцатого столетия сохранялись в обиходе крестьянского населения. Вместе с данными «Стоглава» (XVI в.), содержащего описание еще «живых» в то время языческих празднеств, они-то и позволяют в более или менее целостном виде восстановить отдельные циклы русского земледельческого календаря.

Длительное сохранение у славян остатков патриархально-родового строя способствовало консервации в их быту пережитков семейно-родового культа предков, наиболее отчетливо проступавшего в представлениях об умерших и в похоронно-поминальной обрядности. Поверья восточных славян говорят о разделении умерших на две категории: «чистых» покойников, умерших естественной смертью, которые получили название «родителей», и «нечистых», погибших неестественной смертью (самоубийцы, опойцы, колдуны и др.) — «заложных». Отношение к тем и другим было различное. «Родителей» почитали как добрых покровителей семьи, их память отмечалась поминальными обрядами, жертвенными трапезами. С утверждением христианства поминальные, или «родительские», дни были закреплены церковью за определенными датами православного календаря.

«Нечистые» покойники вызывали суеверный страх, им приписывали опасные, вредоносные свойства. Считалось, что «заложные», преждевременно ушедшие из жизни, якобы обижены на живых и могут им мстить, что земля их не принимает, поэтому они вынуждены бродить бесприютно и тревожить живых; до XIX в. дожило широко распространенное поверье, что «заложные» знаются с нечистой силой и сами могут превращаться в тот или иной вид нечисти.

В похоронно-поминальном культе уживалось двойственное представление об умершем. Древнейшее воззрение на умершего как на «живого» мертвеца переплеталось с более поздними представлениями — верой в загробную жизнь души покойника. Как и другие анимистические олицетворения, понятие о душе прошло длительную эволюцию: от первичного представления о ней как