20 см - Александр Кормашов

спорил. А вот теперь мы всё якобы чётко видим, что она имеет форму воронки, перевёрнутого конуса. Кто тут прав? — Фарн выдержал подобающую паузу. — А прав тот, кто считает, что все эти утверждения чисто временные. В смысле, какое время — такие и утверждения. Впрочем, взгляните сами, — и он учительским жестом очертил пространство за окном. — Разве Земля вам кажется квадратной или треугольной?

Гаврон засмеялся. Смех его был сдержанным, глуховатым, но при этом в его плоских фасеточных глазах вдруг вспыхнула пара озорных искорок, словно передразнивая огни города.

— Треугольной она мне немного кажется, — сказал он, и тогда засмеялись оба.

В кабинет ректора они вернулись почти друзьями.

Попечительский совет решал вопрос денег. Глава совета, престарелый Диметрион, бывший министр производства продовольствия, относился к четвёртому ген-поколению муравьёв, к их высшей касте, отчего и походил на людей в высшей степени. Он был наглядный пример того, что человекопоклонничество — не пустой звук. Эта религия будет вечной. Потому что именно люди и создали красных муравьёв. Создали их по своему образу и подобию. Во всяком случае, они старались. Возможно, не у всех эти акты творения удались. Возможно, не все имели к этому призвание или просто не все оказались достаточно образованными людьми. Из-за этого муравьи впоследствии разделились на касты. Хотя, в принципе, это мало что меняло. Потому что людей-творцов было слишком много, и свой вклад вносил почти каждый. Зато вместе они сотворили не только самих муравьёв, но и каждый предмет их муравьиного мира. Буквально каждый, какой бы ни взять — ложку, вилку, стул, авторучку, дверь, лифт, дорогу, машину, бензин, электричество, интернет, сам воздух, воду, еду, все овощи и все фрукты и, вообще, всё. Всё это, взятое по отдельности, было кем-то специально придумано, продумано, а затем скрупулёзно воплощено. Так что, в принципе, каждая вещь имела своего творца, демиурга, которого, чисто по-людски, следовало почитать и благодарить, и молитвенно просить о продлении дарованных им благ. Молиться всем предлагалось в огромном и светлом Храме всех людей, где, куда, согласно неписаному закону, каждый из живущих муравьёв был обязан хотя бы раз в жизни заглянуть и поблагоговеть. И многие туда действительно ходили. Остальным же хватало общения с людьми через использование их предметов в быту, в жизни.

Когда Фарн и Гаврон вернулись в кабинет ректора (сам он тоже присутствовал, но старался ничем не выделяться на фоне остальных) глава Попечительского совета уже заканчивал свой доклад, о чём был телефонный звонок. И от кого тоже. От кого! Диметрион то и дело выворачивал голову назад и вверх. На стене висел электронный портрет президента Мирмиколеона. Звонок был из его администрации.

Из всех обитателей города только Президент мог считаться представителем пятой, венчающей все акты творения, касты муравьёв. Мирмиколеон им и был. Он единственный имел облик совершенного человека. Президент, во-первых, был лыс. То есть не имел на голове никаких острых и твёрдых волосков. Он также был почти бел. Пусть не бел, но розов лицом. Его крошечные глазки располагалась скорее спереди, чем с боков. Наконец, его подбородок, и без того слабо выраженный, как у всех муравьёв, здесь почти полностью отсутствовал. Ракурс портрета был таков, что президент смотрел на своё население как бы исподлобья, демонстрируя, прежде всего, свой яркий и сияющий, словно солнце, лоб.

Этот лоб, собственно, и был единственное муравьиное солнце — как вторая ипостась Мирмиколеона. Первая была много проще, потому что напрямую проистекала из его имени. Муравьиный Лев — так его имя переводилось на язык красных муравьёв.

Деньги нашлись. Деньги выделили. Звонок из Администрации Президента именно о том и был. После множества обращений и петиций АП наконец-то согласилась на очередной транш, и теперь университет, мог безбедно просуществовать ещё пару лет.

Напряжение у членов совета резко спало, все задвигались, заулыбались, кто-то встал и принялся прохаживаться по комнате, кто-то начал искать взглядом ректора. Ректор лично прикатил откуда-то сразу два сервировочных столика, толкая один свой правой, другой — левой рукой, но у левого было плохо с колесом, так что ректору приходилось подбадривать его коленом. Оба столика были плотно заставлены бутылками и закусками.

Фарн и Гаврон покинули расположение университета заполночь и навеселе. Резкий холодный ветер настиг их в университетском сквере. Сразу захотелось вернуться в здание, хотя в городе никаких зданий по сути не существовало. Только фасады. Только одни фасады по склонам обитаемой воронки. Все офисы, конторы, учреждения, общественные заведения и жилые дома располагались в вырытых пещерах, и лишь некоторые парки, скверы, площади и некоторые дороги имели открытый вид на природу. Все остальные места поражали обилием навесов, козырьков, галерей, закрытых террас, теневых парусов и даже скошенных портиков.

Старый университетский сквер был открыт всем ветрам, однако какой-то ветер пронизывал до костей. Это так говорится. Оба муравья, разумеется, понимали, что скелета в их теле нет, что заменой костям служит их собственная кожа, хитиновая оболочка, ну, сейчас немного пупырчатая, зато наполненная алкоголем, что в какой-то мере опять приближало к человеческому, слишком человеческому. От холода Фарн сразу вспомнил про свою машину, оставленную на подземной парковке, только Гаврон об этом уже подумал. Он сказал, что им сейчас никак невозможно за руль, и он вызовет такси, и он вызвал по телефону такси.

— Где вы живёте? — спросил Гаврон, когда они садились.

Фарн не хотел признаваться, но Гаврон как будто продумал заранее и назвал таксисту адрес.

Дорога по серпантину шла вниз. Нижний ярус жилых кварталов, исторически называвшийся Спальный пояс, располагался почти в самом низу воронки, в той его самой узкой и последней обитаемой части, где ночами по стенам бегают багровые отсветы и порой пахнет серой. Детям объясняли, что это из-за нефтеперерабатывающего завода, на котором удаляют из нефти лишнюю серу, но иногда случаются выбросы.

— … Так вы читали? — услышал Фарн, потому что Гаврон внезапно замолчал. Он постоянно о чём-то говорил, а тут, видимо, задал вопрос.

— Что? — переспросил Фарн. Его голова становилась всё более тяжёлой, и он очень хотел, чтобы все помолчали, включая таксиста, который, похоже, и затеял дискуссию.

— Вы читали «Последнюю оптическую иллюзию»? — повторил Гаврон, повернувшись к своему спутнику. Глаза у «шахтёра» блестели, как отполированный пластик.

Фарн немного напрягся.

— А разве она запрещена?

— Нет.

— Не рекомендована?

— Нет.

— Ну тогда…

— Допустим.

— Читал, — нехотя сознался Фарн. Ему резко захотелось спать, и он всеми ладонями и локтями начал протирать свои большие фасеточные глаза по обеим сторонам головы. Обычно такое помогало.

Какие к чёрту иллюзии!

В этой книге не было