Ритмы Евразии: Эпохи и цивилизации - Сергей Лавров

Но евразийская концепция направлена и против национализма и против некоей мифической общечеловеческой культуры, на сохранение национальной самобытности. Еще в 20-х гг. Н. Трубецкой отмечал, что общечеловеческая культура – одинаковая для всех народов – невозможна. А в 1992 г., незадолго до смерти, Л. Гумилев объяснил это по-своему. «Поскольку мы на 500 лет моложе (Западной Европы. – С.Л.),то, как бы мы ни изучали европейский опыт, мы не сможем сейчас добиться благосостояния и нравов, характерных для Европы. Наш возраст, наш уровень пассионарности предполагает совсем иные императивы поведения. Это вовсе не значит, что нужно с порога отвергать чужое. Изучать иной опыт можно и должно, но стоит помнить, что это именно чужой опыт» [Л. Гумилев,От Руси к России. – Л., 1992, с.299].

Идеи евразийцев: самобытность срединной, евразийской культуры (основой которой, по Н.Трубецкому, является великорусская культура), господство идеологии (стержнем которой является православие), «правящий отбор», при котором правящий слой культуры выражает не групповой, а общенациональный интерес. Для современных «демократов» интересно было бы ознакомиться с концепцией власти, данной князем Н. Трубецким, которого никак не объявить ни сторонником коммунистических идей, ни апологетом тоталитаризма. Он писал: «Мысля новую партию как преемницу большевиков, мы уже придаем понятию партии совсем новый смысл, резко отличающий ее от политических партий в Европе. Она – партия особого рода, правительствующая и своей властью ни с какой другой партией не делящаяся, даже исключающая существование других таких же партий. Она – государственно-идеологический союз,... не совпадающий с государственным аппаратом» [216а), с.394]. Достаточно остро и современно, хотя написано 70 лет назад...

Лев Гумилев пришел к евразийству не случайно. К глубокому осознанию особого (но не изолированного) пути России, пути русских вместе с другими ее народами привела его вся судьба, вся жизнь – сложная, трагическая, но всегда творческая, и в конце – даже счастливая. В последние недели жизни в больнице он сказал мне изумительные слова: «А все-таки я счастлив, я всегда писал что думал, а не то, что велели».

Л. Гумилев первым поднял свой голос в защиту самобытности тюрко-монгольской истории, первым выступил против европоцентристской концепции о татаро-монгольском иге, об извечной вражде с кочевниками. А знакомство его с Востоком произошло еще в юности, в начале 30-х годов, когда он работал в Таджикистане малярийным разведчиком. И на титульном листе его книги «Древние тюрки» стоят такие слова: «Посвящаю эту книгу нашим братьям – тюркским народам Советского Союза». Он писал правду о народах этих стран. «Лично мне, – говорил он, – тесные контакты с казахами, татарами, узбеками показали, что дружить с этими народами просто. Надо лишь быть с ними искренними, доброжелательными и уважать своеобразие их обычаев. Ведь сами они свой стиль поведения никому не навязывают» [«Известия», 13 апреля 1988 г.].

«Выход» на кочевниковедение, на монгольскую тематику евразийцев и Л.Н. Гумилева шел параллельно и абсолютно независимо друг от друга. Евразийцы не могли до 50-х гг. даже знать о его существовании, а он не мог читать труды евразийцев, естественно, не доходившие ни до Ленинграда, ни тем более до лагерей.

И тем не менее этот параллельный, почти синхронно шедший научный поиск давал близкие результаты. Вспомним, какой резонанс вызвала (да и сейчас вызывает) концепция Л. Гумилева о татарском иге. Но, базируясь на своих работах 30-х гг., П. Савицкий в 60-х гг. писал: «Русь органически усвоилату часть монголов, которая в XII – XIV вв. попала на запад от Мугоджар: переход на русскую службу татаро-монгольских мурз и князей с их дружинниками и слугами в XIV и последующих веках. Как известно, великорусское дворянство, сыгравшее огромную роль в создании великого Русского государства, на 30, 40 и даже более процентов состояло из потомков этих мурз, князей и слуг» (из письма П. Савицкого 2–3 апреля 1964 г.).

II подтверждает эту связь, это единомыслие тот символический факт, что в роду Савицких были Ахматовы.

Высказывался по этим поводам и Н. Трубецкой. В научно-популярной брошюре «Наследие Чингисхана» (1925) он показал, что государственность России – Евразии строилась не только русским, но и другими народами, населяющими нашу страну, и что большая роль здесь принадлежит наследию, доставшемуся от империи Чингисхана.

Многие из высказываний Льва Николаевича звучат сейчас сверхактуально. Такое, например: «Науке известно, что... навечно закрепленных за каким-то народом земель и территорий не существует. Каждому этносу отведен определенный исторический срок, в пределах которого территория его проживания может и измениться» [«Союз», 1991, № 18]. Сколько крови не было бы пролито в межнациональных конфликтах, если бы политики руководствовались этим бесспорным положением...

Любовь к своей стране преодолевала у евразийцев естественное чувство ненависти к тем, кто заставил их влачить эмигрантское существование, всегда обездоленное, даже при высоких научных постах, которых достигала элита эмиграции.

П. Савицкий, прошедший мордовские лагеря после войны, вспоминал: «В 1953–1954 гг. Матвей Александрович (профессор ЛГУ М. Гуковский. – С.Л.)возил на моих глазах на рыжей кобыле глину. А когда я «пророчествовал» о волнообразном движении, он его отрицал. Расспросите при случае его об этом. Но уже в 1955–1956 гг. его положение стало совсем иным...» (из письма к Л. Гумилеву, 11 апреля 1965 г.)[5].

Там же, в лесах Мордовии, П. Савицкий написал такие стихи под названием «Грамматистам русским»:

А ведь до этого он вынес еще и немецкую оккупацию Чехословакии (...«перестал ходить в общественные библиотеки уже с появления здесь немцев в 1939 г.», – сообщит он потом Л. Гумилеву о своей жизни в Праге (письмо от 28 февраля 1963 г.).

Судьба Льва Николаевича была, как известно, никак не легче, и он отлично понимал П. Савицкого. Поэтому письма их друг к другу исключительно откровенны и доброжелательны. И оба они – патриоты своей страны, своего народа... Оба они – государственники, пронесшие через все испытания веру в Россию, в ее будущее[6].

Если П. Савицкого печатали, если Г. Вернадский работал в Йельском университете (США) и выпускал книгу за книгой, то ситуация Л. Гумилева была много сложнее. Три тюремных срока, последний из них после того, как он дошел в рядах Советской Армии до Берлина, – это не все. Долгий период «табу» на его книги, годы работы для ящика письменного стола могли ожесточить человека, но он оставался мудрым, он работал и работал сверхинтенсивно. Лев Николаевич редко высказывался по современным вопросам, работала какая-то внутренняя цензура. Но, видимо, слишком болезненным оказался для него распад страны. И последний раздел его книги «От Руси к России» стал своеобразным завещанием великого ученого, заветом нам – как выходить из этой безнадежности. Быть самими собой– лейтмотив этого завещания, и оно идет прямо от евразийцев. «При этом Н.С. Трубецкой отмечал, что признание самопознания целью жизни как человека, так и этноса – мысль не новая. Высказал ее еще Сократ, но он не придумал ее, а прочел на надписи храма в Дельфах», – напишет в 1990 г. Лев Николаевич в предисловии к сборнику сочинений евразийца Н.С. Трубецкого.