Божьи слёзы - Станислав Борисович Малозёмов

«огнетушителей», портвейна в таре 0,7 литра, они теперь не пили никогда. И денег вроде у них не водилось, а пьяные были всегда к вечеру как тамада на свадьбе.

***

Сосед Лёня уже почти задушил товарища своего. Витюша слышал, как он кряхтит, сморкается и кашляет. Хлюпающие звуки кашля отскакивали от стен и летали над подушкой громко, как неистово мечется скворец или синица, когда сдуру влетят в дом, а обратно вырваться не понимают как. Не видят от смертельного испуга открытого окна. А Витюше – всё. Не осталось чем вздохнуть. Он слышал через подушку злорадный Лёнин хохот, мат победный, чувствовал, как вдавливает большая рука соседа последний кусок подушки ему в рот и понимал, что кончается жизнь, питающая отвращение к Жохову Виктору, безмозглому и безвольному дураку.

И вот как раз в тот момент, когда Витюша умер, считай, без последнего глотка воздуха, вдруг исчезла подушка, сосед Лёня пропал беззвучно, в нос шибануло протухшим и прилипшим к стенкам старым дымом сигарет «Памир». Проснулся Витюша.

Было темно, ветер на бугре всегда летал быстрее и громче, чем в низине. Он тяжело бился о брёвна, выл с присвистом в трубе уличной и змеёй шипел в поддувале.

– Живой, – прошептал в темноту Витя, закрыл глаза и увидел маму. Она была в белом балахоне с кисточками на подоле. Покойная мама смеялась и рукой звала его к себе. Витюша вздрогнул, открыл глаза, сел на кровати и поджал ноги. Пол был холодный и липкий от грязи. Не мыл хозяин его сроду. А когда? Некогда ведь.

Потому, что Витюша с соседом, как по приказу отцовскому, ежедневно с утра до вечера годами ходил устраиваться на постоянную работу согласно штатного расписания. Ой, как давно уже отец ему, пацану семилетнему, буквально за неделю до смерти своей от ножа уркаганского, разъяснил серьёзно, как самому себе, что в школе мужик должен отсидеть повинность – семь классов, не более, и начинать мужскую жизнь – работать на работе, где платят согласно штатного расписания. Получать деньги и половину на семью тратить, а половину засовывать в железные банки из-под повидла, накрывать поверху пятислойной фанерой и закапывать банку в огороде. Если не забывать закапывать после аванса и получки, то за пяток лет денег скопится много и можно будет уехать в областной центр, в город Зарайск.

–Там жизнь, в Зарайске, а не здесь, – утверждал отец Иван Васильевич свою личную истину ударами большим кулаком по столу. – Там сотни всяких распрекрасных рабочих мест на фабриках и заводах. Вкалывай порядочно, без придури, и будешь жить как человек, и знать, что мама тебя родила для уважения обществом, друзьями женой и детьми. А потом и внуками. Сам отец Иван и до ареста своего батяни пил по-молодецки лихо на том же машдворе с работягами, да и с другими деревенскими дружбанами до полуночи отдыхал с самогонкой или дешевым портвейном. Слесарем потому отец считался никудышним, ненадёжным и зарабатывал хрен да копейку. Банку из-под повидла закапывать можно было только пустую. То есть смысла закапывать её и страдать по городской жизни у бати не было. Но Витюше он свою мечту пересказал и посоветовал оживить.

– Что отцы не доделали – вы, молодые, забейте по самую шляпку, – держал он сына за голову и яростно колол злым от самогонки взглядом невинные зелёные Витюшины глаза.

– И правда ведь! – как-то ухитрился запомнить наказ семилетний пацанёнок Витя. В пятнадцать годов выплыли из закоулков памяти назидания отцовы.

– Не жить же в этой задыхающейся от неурожаев и безденежья Семёновке до смерти досрочной.– Вслух думал Витюша ещё через пяток лет. – Или от водки, или от любой болезни, которых на деревню Господь ссыпал щедро, причём самых гадких. Чем-то крепко оскорбили его Семёновские деды, бабульки да дядьки с тётками. Может тем, что за много десятков лет тут даже часовню не поставили, не то, чтоб церковь. Хотя у каждого казака, изгнанного с Урала при поголовном расказачивании, в хате сегодня красный угол был как иконостас в Зарайском храме. А церковь почему-то не было настроя срубить. Вот что разозлило боженьку. Вот почему он опустил Семёновку на дно мироздания. Чуть, может, повыше ада.

Ну, вот и ходил Витюша весь год каждый день тридцать с хвостиком лет с ровесником – другом и соседом Лёней по разным рабочим конторам. И не брал их никто. Они эти конторы десять раз по сто обошли за многие годы.

– Бухать бросайте и приходите, – одинаково дружески советовали регулярно меняющиеся начальники, большие и маленькие.– Мы от своих алкашей нервную сыпь имеем на шкуре. А вас взять – так вообще прыщами обрастём.

– Так мы как раз и нацелились – завязать, – Убеждал их Лёня и бил себя, а заодно и Витюшу в грудь. – Нам надо, чтобы за рабочий день с потом трудовым и похмелье вымывалось. А нет похмелья – на фига тогда и пить?! Керосиним-то утром только с бодуна треклятого. Только по причине умирания организма.

– А похмелюга стихает через часик – и мы бежим работу искать, – Витюше смешно было в таких разговорах.– Так нам в конторе или в цехах начальники говорят, что только полные козлы с вот такими рогами ищут работу в поддатом виде. После стопаря самогона, говорят они, у просителя и глаза шибко весёлые, и речь наглая да свойская. С руководителями как с кентами в тошниловке болтают и по плечам хлопают. Умора и замкнутый круг, блин.

Сошел Витюша с кровати и босиком, прилипая к полузастывшим плевкам и разлитому красному вину, достиг кривого окна, за которым ничего необычного и невиданного не было. Рассвет привычный осенним ранним бризом раздвигал темноту и ложился слабым пока мягким дрожащим светом на деревья. На дорогу с лужами и крыши жестяные. Сел Витюша на ободранный подоконник и стал слушать шум в голове. Трещало так, будто медведь большой, тяжелый, ломился на скорости через валежник, убегая от охотников.

– Надо сглотнуть чего-нито, – сказал Витюша мысль, просившуюся на волю, хоть в вонючий, но в воздух. Из тесного пространства каменной Витюшиной головы. – Надо Лёню будить.

Он долго искал возле порога свои резиновые сапоги. То ли чёрт их унёс, то ли забыл вчера где-то. Да вроде не разувался нигде. Сапоги нашлись сами возле печки. Хотел, видно, Витюша поставить их перед противнем сушиться, но не успел. Разулся и заснул сперва на полу под печкой, а после полуночи как-то переполз на кровать. А может кто-то перенёс его. Хотя, кажется, не было никого в хате. Да.