Милая - Рене Карлино

– Вам помочь?

Я решила, что могу помочь ей, поскольку не двинулась бы с места раньше, чем это сделала бы она.

Она беззвучно пробормотала: «Черт!» – а потом сказала:

– Да! Пожалуйста! Не могли бы вы взять его ботинки? Она указала на маленького светловолосого, голубоглазого ангелочка. – Вам нетрудно перенести его сюда, ко мне?

– Без проблем.

Я подошла к мальчугану, который сразу же успокоился. Широко улыбнувшись ему, я рывком сняла с него ботинки и засунула их в мешок, быстро передвигающийся на конвейерной ленте.

– Готов, малыш?

Ребенок кивнул, и я, подхватив его, понесла к металлодетектору. Тепло от его ручонок, обхвативших мою шею, разлилось по моему телу. Я улыбнулась ему, скосила глаза и сделала глупую гримасу. Его смех прозвучал, как музыка. С трудом оторвав от себя его вцепившиеся в меня ноги и руки, я опустила его на пол.

Мы провели мальчуганов через рамку металлодетектора, а затем начали собирать вещи с другой стороны. Я проводила ее до скамеек, чтобы помочь снова одеть мальчиков. – Как тебя зовут, малыш?

– Кэш, – нежным голоском ответил он, сияя улыбкой.

– Классное имя. – Правда, это мое любимое имя. – Я – Миа. Рада с тобой познакомиться.

– Я – Хайден! – выкрикнул его темноволосый братец. Они были почти одинакового роста, но у Хайдена были темные волосы и темные глаза.

– Твое имя мне тоже нравится, – с улыбкой пробормотала я.

Их мама встала и представилась.

– Привет, Миа, я – Лорен. Спасибо за помощь. Можно сойти с ума, проводя детей через заграждения в аэропорту.

Она глубоко вздохнула.

Я заметила, что мы похожи друг на друга. Она была такая же стройная. Те же темные волосы, чистая кожа и светло-карие глаза. Это было странно. Она могла бы быть моей сестрой или, возможно, мной десять лет спустя? Впрочем, она чем-то отличалась от меня. У нее были тусклые и запавшие глаза, и она выглядела изнуренной. В этот момент я подумала, хочу ли стать матерью – разве что мне достанется идеальный муж, надежный, с крепким здоровьем и предпринимательской хваткой. Я решила, что, если у меня были бы дети, я уж точно справилась бы лучше, чем эта дама.

Для двадцатипятилетней девушки я, надо сказать, была немного помешана на самоконтроле. В общем-то я свыклась с этой гранью собственной личности. Я думала, что стану независимой женщиной, которая держит ситуацию под контролем и принимает решения, руководствуясь умом, а не сердцем. Мне казалось, сделать правильный выбор было равносильно тому, чтобы обеспечить себе успех. Разумеется, я не знала о том, что мое определение успеха изменится таким радикальным образом.

Я пробежалась глазами по монитору, выискивая рейс № 25, направляющийся из Детройта в Нью-Йорк, с посадкой в аэропорту имени Джона Фицджеральда Кеннеди. Я проклинала себя за то, что не смогла запомнить выход, который мне назвал служащий. Все из-за моей небрежности. Ладно, 35В. Я живо прошла мимо Лорен и ее двоих малышей, которых она отлавливала в магазине дьюти-фри. Должно быть, полеты выматывают ее. На секунду я понадеялась, что мы не полетим одним и тем же рейсом, а потом тотчас же почувствовала себя виноватой за подобную мысль. Я решила, что мне следует предложить ей помощь, если она в конце концов полетит моим рейсом и будет сидеть где-то поблизости; впрочем, я лучше поспала бы.

Я люблю летать, для меня это бегство. Ты как будто в пустоте, как будто сдаешься судьбе. Мне всегда было трудно понять, что такое судьба, но при необходимости я доверялась ей, например в самолете или в подземке. Во время полета я позволяю себе верить в судьбу просто оттого, что слишком утомительно беспокоиться о том, подливал ли пилот себе виски в кофе или нет. Это очень напоминает мое отношение к религии, очень напоминает мое отношение к вере в Бога.

Мне нужно было, чтобы пару часов меня никто не тревожил, и я надеялась на это. Я пообещала себе, что не стану ни о чем думать. Не стану беспокоиться о том, что мне делать с папиной квартирой, его вещами, кафе и кучей всего, чем владел мой отец в Нью-Йорке. Я просто приеду туда и продолжу жить его жизнью до тех пор, пока не решу, что делать со своей собственной.

Когда месяц назад мой отец внезапно скончался от сердечного приступа, я была опустошена. Хотя я выросла в Анн-Арборе и меня воспитывали главным образом моя мама Лиз и отчим Дэвид, которого я называла папой, я по-прежнему была очень близка со своим биологическим отцом, Аланом Келли. Я проводила лето в Нью-Йорке, помогая ему в кафе, болтаясь среди обитателей Ист-Виллидж, в ту пору еще казавшихся эксцентричными. Мой отец был единственным ребенком в семье ирландских иммигрантов. Его родители отдали ему все до копейки для того, чтобы он открыл кафе «Радуйся» в Ист-Виллидж в 1977 году. В 82-м оно было переименовано в «Кафе Келли», а потом, в 89-м, его наконец стали называть просто «У Келли». В 70-х годах оно стало любимым местом сборищ для всех трубадуров и трубадурш. Оно было и остается тем местом, где в атмосфере ощущаются свобода и творчество, которые практически сочились из пор моего отца. Я испытала бы горькую радость, вернувшись туда.

Я вовремя подошла к своему выходу. Лорен нигде видно не было. С облегчением вздохнув, я быстро огляделась вокруг, выискивая усталого и необщительного пассажира, чтобы сесть с ним рядом. Я прошла на посадку и быстро нашла свое место. Запихнув сумку в багажное отделение наверху, я уселась и начала свой предполетный ритуал: надела ужасно пушистые носки, засунула в уши наушники, поставила на iPod Дэмиена Райса[1] и пристроила подушку возле шеи. Я была готова. Когда последние пассажиры поднимались на борт, место у окна оказалось свободным. Искривив губы в насмешливой ухмылке, я преждевременно благодарила вселенную за то, что оно осталось пустым, пока, подняв глаза, не увидела направлявшегося ко мне парня. Должна признаться, он был великолепен, но, как только я увидела футляр гитары, у меня скрутило живот.

О, нет, прошу тебя, судьба, не позволяй этому амбициозному, тщеславному, вероятно, вонючему музыканту сесть рядом со мной.

Подойдя ко мне, он выпалил: «Привет!» Помолчав, он посмотрел мне прямо в глаза и сказал:

– Не хочешь занять место у окна? Если да, оно в твоем полном распоряжении.

– Что? Уф, нет, спасибо. Какого дьявола этот парень так ведет себя?

– Я ужасно боюсь летать самолетом, – нерешительно пробормотал он. – Прошу тебя, мне необходимо сидеть с краю, прости, ты не против? Кстати, меня зовут Уилл.

Пересаживаясь на место у окна, я пробормотала:

– Да, отлично, можешь сесть здесь. Я – Миа. – Я вяло помахала рукой, намеренно избегая рукопожатия.

Не поймите меня превратно, я люблю музыку, я живу ради нее. Я получила классическое музыкальное образование, играю на фортепиано и могу сама освоить почти любой инструмент. Когда я жила в Анн-Арборе, казалось, что каждый ребенок играл на пианино или на чертовой виолончели, но я искренне люблю музыку, за что спасибо отцу. Когда я проводила лето в Нью-Йорке, он знакомил меня с миром музыки – рок-н-роллом, блюзом, джазом, с чем угодно, а потом я возвращалась домой и на протяжении всей зимы разучивала Опус 23 Рахманинова. Игра на фортепиано по законам, которым меня учили, в сочетании с раскрепощенной методикой, поощряемой моим отцом в летние месяцы, всегда приводила к тому, что в моем стиле смешивались порядок и бунт. Я старалась смириться с такой путаницей, но порой она заканчивалась конфликтом.