Роботы Апокалипсиса - Дэниел Уилсон

Я сажусь на корточки рядом с кубом. Мне в лицо смотрит огромный кусок черной пустоты — ни ручек, ни кнопок, ничего, только пара царапин, оставленных щекотуном.

Куб не выглядит очень уж крепким.

Есть одно простое правило: чем нежнее роб, тем он умнее.

Возможно, у этой твари есть мозг, а если так, значит, она хочет жить. Поэтому я наклоняюсь к кубу и шепчу:

— Эй, говори или умрешь.

Я очень медленно стаскиваю с плеча огнемет — так, чтобы куб видел оружие. Если он способен видеть. Большим пальцем бью по кнопке розжига — так, чтобы куб это услышал. Если он способен слышать.

Щелк.

Куб — чистый обсидиан — стоит на промерзшей земле.

Щелк.

Он похож на кусок вулканической породы, обточенный неведомым инструментом, на артефакт, закопанный здесь на веки вечные задолго до появления машин и человека.

В глубине куба мелькнул огонек. Я смотрю на Черру: она пожимает плечами. Может, солнечный зайчик, а может, и нет.

Щелк.

Я делаю паузу. Земля искрится. Лед под кубом тает. Машина пытается принять решение. Электрические цепи куба разогреваются, и он размышляет о собственной смерти.

— Ага, роб. Давай соображай.

Щелк. Умф.

Из огнемета с оглушительным «фумп!» вырывается язык пламени. Лео у меня за спиной посмеивается: он любит смотреть, как умирают умные робы — говорит, что получает от этого удовлетворение. Нет чести в том, чтобы убивать существо, которое не знает, что оно живое.

Долю секунды отражение огонька пляшет на поверхности куба, а затем машина вспыхивает, словно новогодняя елка. Поверхность куба покрывается мигающими символами: скрипя и хрустя, штуковина пытается болтать с нами на своем робоязе.

Любопытно. Похоже, куб не рассчитан на контакты с людьми, иначе он бы извергал потоки пропаганды на английском, как и все остальные роботы, которые имеют представление о человеческой культуре и пытаются завоевать сердца и умы.

Что это за штука?

В любом случае робот отчаянно хочет с нами общаться.

Понять его мы даже не пытаемся: в каждом скрипе и щелчке робояза зашифрованы целые тома информации, и кроме того, мы слышим лишь часть звуков диапазона, в котором контактируют роботы.

— О-о, папа, можно он останется у нас? Ну пожалуйста? — улыбается Черра.

Рукой в перчатке я гашу запальный огонек.

— Оттащим его домой, — говорю я, и отряд берется за дело.

Пристегнув куб к экзоскелету Лео, мы волочем роба на передовой командный пункт. На всякий случай в сотне ярдов от КП я ставлю палатку с электромагнитным экраном. Роботы непредсказуемы: никогда не знаешь, когда они захотят повеселиться. Экран-сетка, натянутый на палатку, не даст какому-нибудь заблудившемуся разумному боту пригласить мой куб на танец.

Наконец мы остаемся одни.

Тварь повторяет одно и то же предложение, один и тот же символ. Я ищу их в полевом переводчике, ожидая увидеть непереводимую робо-тарабарщину. Ничего подобного: робот сообщает мне, что ни при каких обстоятельствах не имеет права умереть — даже если попадет в плен.

Куб — важная птица. И он любит поболтать.

Всю ночь я сижу в палатке вместе с кубом. Робояз я не понимаю, но куб воспроизводит звуки, показывает картинки — допросы пленных, иногда разговоры людей, которые считали, что беседуют с себе подобными. Но чаще всего это записи, сделанные камерами наблюдения. Люди рассказывают друг другу о войне. Все снабжено примечаниями; другие думающие машины проверяют факты, определяют, лжет ли говорящий, — и кроме того, дополняют материал данными со спутников, информацией о распознавании объектов, слов, эмоций и жестов.

Куб под завязку набит сведениями — он словно окаменевший мозг, который впитал в себя целые человеческие жизни и упаковал их, одну за другой, все плотнее и плотнее.

Где-то посреди ночи до меня доходит: я смотрю подробнейшую хронику восстания роботов. Большой Роб жал на кнопку «запись» до самого конца.

Черт побери, это же «черный ящик» всей войны.

Некоторые люди, которых показывает куб, мне знакомы. Я и мои друзья — мы там, внутри. Но есть и десятки других — и дети тоже. Люди самых разных стран. Солдаты и гражданские. Не все они выжили, не все даже победили в бою, но все сражались — сражались так храбро, что Робу пришлось обратить на это внимание.

Людей, которые появляются на экране, живых и погибших, куб относит к одной категории: «герой».

Проклятые машины знали и любили нас, даже когда уничтожали нашу цивилизацию.

Куб стоит в палатке целую неделю. Мой отряд зачищает оставшуюся часть Полей сбора разведданных «Рагнарек». Потерь нет. Потом ребята напиваются. На следующий день мы начинаем паковать наше добро, но я все еще не могу заставить себя вернуться к машине и продолжить просмотр роликов.

Спать я тоже не могу.

Никто не должен видеть то, что видели мы, — но все данные находятся там, в палатке, словно фильм-ужастик, такой извращенный, что сводит людей с ума. По ночам я лежу с открытыми глазами, так как знаю: каждый бездушный монстр, с которым я сражался, жив-здоров и запечатлен с помощью чудесной трехмерной графики.

Монстры хотят говорить, хотят поделиться с нами своими знаниями. Хотят, чтобы я все запомнил и записал на бумаге.

Но вряд ли кто-нибудь из нас хочет помнить такое. Будет лучше, если наши дети никогда не узнают о том, что мы делали ради того, чтобы выжить. Не хочу погружаться в воспоминания о былом вместе с убийцами. Да и кто я такой, чтобы решать за все человечество?

Воспоминания стираются из памяти, но слова остаются навсегда.

Так что в экранированную палатку я не захожу. И не сплю. А в один прекрасный день оказывается, что мой отряд готовится к отвальной. Завтра утром мы возвращаемся домой — по крайней мере туда, где решили поселиться.

Мы пятеро сидим у костра в расчищенной зоне. В кои-то веки не нужно беспокоиться о тепловых сигнатурах, о спутниках-шпионах, не опасаться, что рядом раздастся «топ-топ-топ» — звук, который издают «смотрители». Нет, мы травим байки, а это — главная специализация отряда Умника, если не считать уничтожения роботов.

Я молчу, но все остальные заслужили право вдоволь потрепаться. Так что я просто сижу и улыбаюсь, слушая шутки, похвальбу и рассказы о всех невероятных вечеринках с робами. Про тот случай, когда Тиберий обезвредил пару культяпперов размером с почтовый ящик и привязал их к сапогам. А эти гаденыши спятили и случайно заставили его пробежать через ограждение из колючей проволоки. Так что он получил подарок на всю жизнь — несколько потрясающих шрамов через все лицо.

Огонь гаснет, и разговор переходит на серьезные темы. Наконец Карл, наш инженер, с благоговением вспоминает сержанта Джека, который командовал отрядом еще до меня. Его история увлекает меня, хотя я и был ее участником.