Дело Сен-Фиакр - Жорж Сименон

На хорах для семьи владельцев замка была отведена специальная скамья, жесткие деревянные сиденья которой за долгие годы приобрели естественную полировку.

Там и уселась тихонько женщина в черном, провожаемая взглядами крестьянок.

Похоже, Мегрэ и сейчас мог бы вторить священнику. Он улыбнулся, вспомнив, что раньше всегда любил заупокойные службы, потому что тогда читались самые короткие молитвы. На его памяти иные мессы отправлялись всего за шестнадцать минут!

На женщину, сидевшую теперь на готической скамье с высокой спинкой, Мегрэ больше не глядел. Но краем глаза все же видел ее профиль. И никак не мог поверить: неужели это действительно графиня де Сен-Фиакр?

И все же это была она. Но когда он видел ее в последний раз, ей было лет двадцать пять — двадцать шесть. Когда эта высокая тоненькая женщина, отмеченная печатью какой-то неизбывной грусти, бродила по парку, ее было видно издалека.

Теперь ей, наверное, уже за шестьдесят. Графиня тем временем горячо молилась. Лицо у нее было изможденное, руки, сжимавшие молитвенник, казались слишком худыми и длинными.

Мегрэ по-прежнему сидел в последнем ряду плетеных стульев — в дни церковных праздников за пользование ими взимается плата в пять сантимов, но во время обычной службы ими можно пользоваться бесплатно.

«…будет совершено преступление…»

Когда стали читать первый отрывок из Евангелия, Мегрэ поднялся вместе со всеми. Со всех сторон, будоража нежданные воспоминания, его обступали забытые звуки, блики, шорохи, детали. Вдруг ему припомнилось, что в День поминовения священник должен отслужить целых три мессы.

В те времена юный Мегрэ завтракал у кюре между второй и третьей службой. Обычно ему давали яйцо всмятку и несколько ломтиков козьего сыра.

Видно, муленские полицейские были правы. Что еще за преступление может здесь произойти? Ризничий уселся в заднем ряду, неподалеку от графини: их разделяло теперь всего четыре кресла. Громко топая, ушел звонарь, словно директор театра, для которого сегодняшний спектакль не представляет особого интереса.

В церкви оставалось лишь двое мужчин: Мегрэ и священник, совсем еще молодой человек, глаза которого пылали страстной мистической верой. В отличие от старого кюре, которого знавал комиссар, новый священник не спешил. Читал молитвы внятно, членораздельно, не проглатывая по полстиха.

Тем временем витражи посветлели: занималась заря.

На соседней ферме замычала корова.

Теперь, к возношению святых даров, все встали и согнулись в поклоне. Тоненько тренькал колокольчик служки.

Из всех, кто был в церкви, лишь один Мегрэ не подошел к причастию. Женщины, как одна, двинулись к дарохранительнице — руки молитвенно сложены, лица непроницаемы. Священник подавал им облатки, тоненькие, светлые, они казались чем-то ирреальным.

Служба продолжалась. Графиня сидела, закрыв лицо руками.

Графиня отвела руки, открыв измученное страдальческое лицо, раскрыла молитвенник.

Еще четыре минуты. Сначала будут читать молитвы.

Потом последний отрывок из Евангелия. И все. И никакого преступления не будет.

Ведь в бумаге ясно говорилось, во время заутрени…

Вот уже церковный сторож встал и направился в ризницу. Значит, и в самом деле, служба вот-вот закончится.

Графиня де Сен-Фиакр вновь закрыла лицо руками и замерла. Остальные старухи тоже сидели не шевелясь.

Только теперь Мегрэ почувствовал, как сильно он волновался. До этой минуты он сам не отдавал себе в этом отчета. У него невольно вырвался вздох облегчения. Он с нетерпением дожидался, когда кюре дочитает последний отрывок из Евангелия, предвкушая, как выйдет сейчас на улицу, окунется в привычную людскую суету, услышит обычные человеческие разговоры.

Разом, точно очнувшись от оцепенения, встрепенулись старушки, зашаркали ногами по холодным голубым плиткам, которыми был выложен пол церкви, и одна за другой двинулись к выходу. Ризничий принес гасильник и принялся тушить свечи, над которыми заклубились голубые дымки.

На улице было уже совсем светло. Казалось, серый тусклый день вливается в храм вместе с потоками холодного воздуха.

В церкви оставалось три прихожанки. Чуть погодя — две. Кто-то отодвинул стул. Лишь графиня по-прежнему не двигалась с места. Мегрэ весь напрягся, с трудом сдерживая нетерпение.

Ризничий тем временем закончил гасить свечи и выжидательно посмотрел в сторону графини. Тень недоумения мелькнула у него на лице — он явно не знал, как быть.

В ту же минуту комиссар двинулся к хозяйке замка.

Они подошли к ней одновременно, недоумевая, почему она не встает, почему замерла, словно в оцепенении.

Тщетно старались они заглянуть ей в лицо: она сидела, уткнувшись лицом в ладони.

Мегрэ с тревогой тронул женщину за плечо: та осела под его рукой, словно до этого сохраняла равновесие лишь чудом, и в ту же секунду безжизненное тело рухнуло на пол.

Графиня де Сен-Фиакр была мертва.

Тело перенесли в ризницу и уложили на трех сдвинутых стульях. Ризничий кинулся за местным врачом.

От волнения Мегрэ совершенно упустил из виду, насколько необычным было его появление в ризнице. И далеко не сразу сообразил, почему священник смотрит на него так пристально, так подозрительно и вопрошающе.

— Кто вы такой? — спросил наконец кюре. — Каким образом вы…

— Комиссар Мегрэ из уголовной полиции.

Комиссар внимательно оглядел священника. На вид ему было лет тридцать пять. Но его правильное, точеное лицо дышало такой суровостью, что он походил на неистовых монахов средневековья.

Он явно был потрясен до глубины души и срывающимся голосом спросил:

— Вы хотите сказать, что…

Графиню не решались раздеть. Поднесли зеркальце к губам — дыхания не было. Пытались прослушать биение сердца — оно не билось.

— По-моему, ран на ней нет, — только и сказал Мегрэ.

Он огляделся: убранство ризницы ничуть не изменилось за тридцать лет. Все было как прежде: там же стояли сосуды для вина и святой воды, которыми пользуются во время литургии; на прежних местах висели приготовленные к следующей службе риза священника, сутана и стихарь служки.

В тусклом утреннем свете, лившемся в стрельчатое окно, огонек керосиновой лампы совсем померк.

В ризнице было холодно и в то же время нестерпимо душно. Священник терзался страшными предчувствиями.

Ситуация выглядела поистине драматичной. Мегрэ не сразу сообразил, в чем дело. Но воспоминания детства по-прежнему всплывали из глубин его памяти, подобно пузырькам воздуха, пробивающимся сквозь толщу воды.

«…Церковь, в которой совершено преступление, должна быть заново освящена епископом…»