Япония. Год в дзен-буддийском монастыре - Янвиллем ван де Ветеринг

На крыльце храма он указал на мои ботинки, и я снял их. Потом он кивнул на статую Будды, которая виднелась в открытых дверях храма, сделанных из деревянных планок и бумаги. Я поклонился Будде точно так же, как поклонился мне монах. Мы оба поднялись по деревянным ступеням, и монах провел меня в зал, где оставил одного. Чтобы войти туда, ему пришлось открыть две двери. Двери были раздвижными, они двигались между двумя деревянными решетками. Каждый раз он опускался на толстые циновки, которые лежали на полу, почтительно открывал дверь и повторял эту церемонию с другой стороны двери, закрывая ее. Я — на священной земле. В зале не было стульев, и я расположился в неудобной позе на полу. Мне хотелось курить, но нигде не было пепельницы, и я счел неприличным курить в такой обстановке, если тебе не предлагают. За мной была ниша, сделанная из некрашеного неструганого круглого дерева, из каких-то гладких и тонких стволов или толстых веток. В нише стояла статуя какого-то японского или китайского монаха, медитирующего в позе двойного лотоса[1].

Его стеклянные глаза рассеянно смотрели на пол, взгляд был направлен на точку метрах в трех от него. Никто не появлялся, и у меня было время как следует рассмотреть статую. Различия между статуей Будды у входа в храм и статуей монаха бросались в глаза. Легкая улыбка делала Будду добрым, от него исходили умиротворенность и сострадание. Монах же казался напряженным и целеустремленным. Губы плотно сжаты, он был сосредоточен на чем-то, не принадлежащем этому миру. От него исходила сверхчеловеческая сила, могучая энергия. Но в чем-то обе статуи были похожи. И Будда, и монах были свободны, свободны от всех забот, реальных или воображаемых. Позже мне рассказали, что это — статуя основателя монастыря, дзенского учителя, жившего в Средние века, одного из самых замечательных персонажей в истории дзен-буддизма.

Деревянный монах заинтересовал меня, но немного спустя я отвернулся от его стеклянных глаз и стал смотреть в сад. Был теплый день, дверь в сад была открыта. За моей спиной курились благовония, их аромат успокаивал меня. Дверь вела на террасу, за ней виднелся сад камней с прудом, в котором лениво плавали золотые рыбки, покусывая кусочки брошенного в воду хлеба. Вдруг на веранде появился какой-то монах с тряпкой. Он с силой прижимал тряпку к полу и при этом быстро передвигался, что напомнило мне кадры из старых комедийных фильмов. Вскоре он появился снова, двигаясь как и прежде и напоминая большого жука. Я по-прежнему смотрел в сад, перед глазами у меня по-прежнему стояла статуя учителя, и я чувствовал исходящую от этого человека угрозу. Тогда я еще не знал, что этот легендарный учитель, многие годы изучавший дзен, не воспользовался своим высоким званием и на протяжении двадцати лет скрывался от людей. Он жил вместе с нищими и бездомными под мостами Киото и внешне ничем не отличался от них. Император, последователь дзен-буддизма, слышал о том, что некий великий учитель прячется в столице, по слухам где-то среди городских бродяг. Говорили, что он очень любит дыни. Император переоделся, наполнил большую корзину дынями и отправился с ней по городу. Под одним мостом он встретил нищего, глаза которого как-то необычно сверкали. Он указал нищему на корзину и сказал: «Возьми дыню, но только не руками», на что нищий ответил: «Дай мне дыню, но только не руками». Вскоре император пожертвовал немало денег на строительство дзенского храма и сделал этого учителя его настоятелем.

Ожидая, когда кто-нибудь придет, я вспомнил слова о том, что поиски Бога — это двойное действие. Ищущий его с болью карабкается вверх, и в то же время, но он об этом даже не подозревает, его подталкивают. «Неплохо было бы, — подумал я, — если бы этот могущественный учитель помог мне в моем движении к высшим сферам».

Пока я размышлял, вошел монах. Я смущенно поклонился, монах кивнул и велел следовать за собой.

Мы вернулись на крыльцо, и я снова надел ботинки. Мы миновали галерею с такой же крышей, что и на воротах, и вошли в небольшой дом. Вероятно, здесь-то и жил настоятель монастыря. Я читал, что дзенские наставники живут отдельно от монахов и не слишком-то утруждают себя монастырскими делами. Ежедневные заботы их минуют. Они заняты другим: духовным наставлением монахов и послушников, которых принимают у себя по очереди.

Мы поднялись на второе крыльцо, и я увидел там пару больших башмаков западного образца в окружении японских сандалий. Монах раздвинул дверь и удалился. Я оказался в комнате с пожилым японцем благородного вида и молодым западным человеком, пристально смотревшим на меня. Я поклонился, мне ответили двумя приветливыми кивками.

— Садитесь, — проговорил молодой человек по-английски с американским акцентом.

По-видимому, ему было лет тридцать с небольшим. Его джинсы и полосатая рубашка совершенно не соответствовали тому, что его окружало.

— Меня зовут Питер, — сказал американец. — Вам повезло, что я оказался поблизости, поскольку здесь говорят только по-японски. Наставник хотел бы узнать, почему вы поставили свой чемодан в зале храма.

Дальнейший разговор проходил между наставником и мною. Американец только переводил и никак не комментировал то, что слышал.

Я немало прочел о дзенских учителях и знал, что они не любят много говорить и предпочитают вообще обходиться без слов. Если верить книгам, они могут внезапно закричать, подставить идущему подножку, дать подзатыльник или сказать что-то, лишенное всякого смысла. Я решил высказаться по возможности кратко и четко.

— Я приехал сюда, — начал я, — чтобы узнать смысл жизни. Буддизму известен смысл, который я пытаюсь отыскать, буддизм знает, какой путь ведет к просветлению.

Проговорив эти слова, я пришел в замешательство. Я чувствовал, что у жизни должен быть смысл, и поэтому довольно глупо прозвучало мое признание в том, что смысл жизни мне неизвестен. Но я не знал, как сказать по-другому. К моему удивлению, наставник тут же ответил, хотя я был уверен, что он промолчит. Когда Будду спрашивали, существует ли у жизни смысл, бесконечна ли Вселенная, можно ли говорить о ее первопричине, он вместо ответа хранил «благородное молчание». Таким образом он давал понять, что вопросы были неправильно сформулированы. Мозг — это инструмент для решения довольно специфических задач. Столкнувшись с подлинными тайнами, мозг начинает буксовать: он не способен ни правильно сформулировать вопросы, ни дать на них ответы. Чтобы прийти к истинному пониманию, к просветлению, необходимо воспользоваться совершенно другим инструментом — интуитивным озарением, которое можно развить в себе, следуя буддийскому восьмеричному пути[2].

Будда как человек практичный хотел, чтобы его ученики использовали открытый им метод.