Мизери - Стивен Кинг

Не так, уж и близко, подумал он и уснул. Ему снился обломокдеревянного столба, настолько настоящий, что он, пожалуй, смог бы дотянуться донего и прикоснуться ладонью к зеленовато-черному шершавому боку.

Снова возвратившись в прежнее состояние полусознания, онсумел обнаружить связь между обломком столба и своим нынешним положением — больтоже наплывала на него. Впрочем, его боль похожа не на морской прилив. Онизвлек урок из сновидения, которое на самом деле было воспоминанием. Ему толькоказалось, что боль накатывает и уходит. Боль похожа на тот столб, которыйвсегда на месте, его лишь не видно время от времени. Когда боль не погружалаего сознание в каменно-серое облако, он молча благодарил ее, но теперь его уженельзя обмануть: она все еще здесь и скоро покажется. И столбов теперь два,вместо одного; боль — это два столба, и какая-то частица его разума давно зналатот факт, который лишь много позже стал достоянием основной части сознания: дваполоманных столба — это две его искалеченные ноги.

Лишь спустя долгое время ему удалось освободиться отзасохшей на губах чужой слюны и прохрипеть:

— Где я?

У его кровати сидела женщина с книжкой в руках. На обложкестояло имя автора — Пол Шелдон. Ему удалось вспомнить, что это имя — егособственное, и он не удивился такому открытию.

Когда он наконец выговорил свой вопрос, женщина ответила:

— Сайдвиндер, штат Колорадо. — И добавила:

— Меня зовут Энни Уилкс. Я…

— Знаю, — перебил он. — Вы — моя самая большая поклонница.

— Да, — подтвердила она, улыбаясь. — Именно так.

3

Темнота. За ней — боль и туман. А потом — осознание того,что боль хотя и не прекращается, зато время от времени как будто нехотя идет наперемирие и прячется, и тогда наступает облегчение. Первое истинноевоспоминание: задержка, а затем — насильственное возвращение в жизнь припосредстве пакостного женского дыхания.

И следующее подлинное воспоминание: ее пальцы время отвремени проталкивают ему в рот что-то вроде капсул «контака», а воды не дают, икапсулы эти тают во рту: они очень горькие, вкус их отдаленно напоминает вкусаспирина. Хорошо было бы эту горечь выплюнуть, но он понимал, что все же нестоит этого делать. Потому что горькие капсулы и были тем приливом, которыйзаливал черный столб

(нет СТОЛБЫ их ДВА ладно их два хорошо теперь ты помолчишьш-ш-ш)

и вроде бы заставлял его исчезнуть на время. Боль теперь непрекращалась, а как бы стачивалась через большие промежутки времени (так же,должно быть, постепенно стачивался и тот столб на пляже Ревир-Бич, ибо ничто наЗемле не вечно, хотя маленький мальчик, каким он тогда был, наверняка посмеялсябы над столь дикой мыслью), и окружающие предметы стали быстро приобретатьпривычный облик, и наконец весь внешний мир, а также собственные воспоминания,опыт, предрассудки снова заняли свое место в его сознании. Его зовут ПолШелдон, он писатель, пишет романы двух сортов: хорошие романы и бестселлеры. Ондважды был женат и дважды разводился. Он слишком много курит (точнее, курил допоследних событий, в чем бы эти «последние события» ни заключались). С нимслучилось что-то очень плохое, но он все-таки жив. И это темное облако тает.Еще не скоро его самая большая поклонница принесет ему старую механическуюпишущую машинку «Ройал», которая, как ему покажется, ухмыльнется и заговорит сним голосом Дакки Дэддлса. Но задолго до этого Пол поймет, что чертовски влип.

4

Какая-то часть его мозга, способная к предвидению, позволилаему разглядеть ее еще до того, как он ее увидел, и где-то в подсознании онпонял ее раньше, чем стал понимать разумом, — иначе с чего бы у него возниклитакие жуткие, даже зловещие ассоциации? Когда она входила в комнату, перед нимтут же возникали образы африканских языческих идолов, описанных в романах ГенриРайдера Хаггарда,[1] он думал о каменных гробницах, о неумолимом роке.

Нелепо было уподоблять Энни Уилкс языческой богине изроманов «Она» и «Копи царя Соломона», но в то же время сравнение почему-топредставлялось уместным. В фигуре этой крупной женщины, казалось, не было ниединой плавной линии — ни округлостей бедер, ни очертаний ягодиц, ни даже икрниже ее вечных шерстяных юбок, которые она неизменно носила в помещении (апрежде чем выйти на улицу, уходила в свою невидимую спальню и там натягиваладжинсы). Обширное, но скудное тело. При взгляде на нее невольно приходили вголову мысли об узелках и шишках, а не о соблазнительных пространствах женскойплоти.

Его раздражало, что она представлялась ему твердой, словно вней не было кровеносных сосудов, а может быть, и внутренних органов; онаказалась ему цельной, как бы высеченной из единой глыбы фигурой по имени ЭнниУилкс. В нем постепенно крепла уверенность, что ее глаза нарисованы и недвижутся вовсе, как глаза портрета, которые словно наблюдают за тобой, в какойбы точке комнаты ты ни находился. Ему приходила в голову мысль, что, если он выставитдва пальца рогаткой и ткнет ими в ее ноздри, пальцы его пройдут внутрь развечто на одну восьмую дюйма, а потом соприкоснутся с твердым (ну, чуть-чутьупругим) препятствием: даже ее серый шерстяной джемпер и старушечьи юбкисоставляли одно целое с твердым, жилистым телом. Потому и неудивительно, чтоона казалась ему похожей на языческого идола из приключенческого романа. Какидол она внушала только одно: смущение, постепенно переходящее в ужас. При видеидола все прочие чувства пропадают.

Впрочем, постойте, не совсем так. Он получал от нее кое-чтоеще. Таблетки, помогавшие волне захлестнуть те столбы.

Таблетки — это волна; Энни Уилкс — луна, чьи передвижениявызывают прилив. Она приносит ему по две капсулы каждые шесть часов. Сначала онощущал лишь, как два пальца проталкивают капсулы ему в рот (и очень скоропонял, что лучше охотно глотать то, что ему дают эти пальцы, несмотря нагорький вкус во рту), потом научился воспринимать ее джемпер и каждую изполудюжины юбок; он заметил, что под мышкой у нее, как правило, бывал зажатодин из его романов в мягкой обложке. По ночам она являлась в розовом пушистомхалате — и лицо ее блестело от крема (ему ни разу не приходилось видетьбаночку, но он мог бы с легкостью назвать основной ингредиент этого крема:резкий запах ланолина был очень красноречив) — расталкивала его, выдергивала измутной, отягощенной сновидениями дремоты и протягивала на ладони таблетки, аиз-за ее массивного плеча в окно заглядывала безносая луна.

Спустя некоторое время — когда тревога приобрела такиемасштабы, что стало невозможно не обращать на нее внимания, — он сумел узнать,чем она его кормит. Обезболивающее на кодеиновой основе. Называется — новрил.Подкладывать ему судно чаще, чем раз в шесть часов, не имело смысла не только потому,что его рацион состоял исключительно из жидких и желеобразных продуктов (ранее,когда он существовал внутри черного облака, его питание осуществлялось припомощи внутривенных инъекций), но и из-за того же новрила: запор был побочнымэффектом этого лекарства. Имелся и другой, более серьезный побочный эффект:препарат мог вызвать у особо чувствительных больных затрудненное дыхание. Полне относился к числу особо чувствительных больных, но он очень много курил напротяжении почти восемнадцати лет, и по крайней мере один раз его дыханиеостановилось: возможно, были и еще случаи, которых он, пребывая в густоммареве, не запомнил. А в тот раз ей пришлось делать ему искусственное дыханиерот в рот. Возможно, в тот раз просто проявился побочный эффект, но сам онвпоследствии стал подозревать, что она дала ему лишнюю дозу. Она думала, будтовсегда знает, что делает, но это не всегда соответствовало истине. И в этомзаключалась одна из причин, по которым он боялся Энни.