Надрез - Марк Раабе

Габриэль восторженно обозревал эти сокровища, его глаза блестели. Ему так хотелось показать все это Дэвиду! При мысли об этом встрепенулась его совесть. В конце концов, находиться тут опасно. Нельзя приводить сюда Дэвида. К тому же братишка уже наверняка спит. Он правильно поступил, заперев дверь в комнату.

И вдруг опять что-то громыхнуло. Габриэль испуганно оглянулся. Но в подвале никого не было. Ни родителей, ни призраков. Мама и папа все еще скандалили в кухне.

Мальчик снова обвел взглядом лабораторию, эти сокровища. «Иди сюда», – словно шептали они. Но Габриэль все еще стоял на пороге, у шторы. Страх не отпускал. Он еще мог вернуться. Он ведь увидел лабораторию, зачем ему входить туда?

«Одиннадцать! Тебе уже одиннадцать! Ну же, не будь трусом!»

А сколько лет было Люку?

Поколебавшись, Габриэль шагнул внутрь. Шаг, еще один.

Что же это за фотографии? Нагнувшись, мальчик поднял с пола снимок и всмотрелся в размытое зернистое изображение. К горлу подступила тошнота, внизу живота как-то странно засосало. Он поднял взгляд на фотографии на бельевой веревке. Снимок прямо над его головой притягивал взгляд, точно магнит. Мальчика бросило в жар, щеки побагровели – стали красными, как и все в этой комнате. И в то же время ему было не по себе. Это выглядело таким… настоящим… или это актеры? Будто в фильме! Эти колонны, стены – как в средневековье. И черные наряды…

Он наконец заставил себя отвернуться, и его взгляд упал на развороченные груды оборудования на полках, на видеомагнитофоны. На их боках поблескивал крошечный логотип фирмы – «JVC». Нижний магнитофон был включен, на зеркальной панели светились цифры и значки. «Как в “Звездных войнах”, в кабине космического корабля», – подумал он.

Рука Габриэля точно сама потянулась к магнитофону, палец нажал на кнопку. Мальчик вздрогнул, когда внутри магнитофона что-то громко клацнуло. Еще раз и еще, потом послышалось жужжание моторчика. Кассета! В магнитофоне была кассета! Щеки Габриэля горели. Он быстро нажал еще на одну кнопку. Опять послышались щелчки – и по монитору рядом с магнитофоном побежали полосы. Изображение дрогнуло – и выровнялось. Размытое, с нечеткими цветами, странное – будто окно в другой мир.

Габриэль невольно подался вперед – и отпрянул. Во рту у него пересохло. То же изображение, что и на снимке! То же место, те же колонны, те же люди, только теперь они двигались. Он хотел отвернуться, но не мог. Вдохнув затхлый воздух подвала, он, сам того не замечая, задержал дыхание.

Образы пронзали его сознание, словно молнии, а он ничего не мог с этим поделать, не мог отвернуться, мог только смотреть.

Нож взрезал черную ткань платья.

Светлый треугольник на белоснежной коже.

Спутанные длинные светлые волосы.

Хаос.

И еще одно движение ножа – яростное, резкое. И словно нож вонзился Габриэлю в живот, его затошнило, все вокруг начало вращаться. Зловеще мерцал экран монитора. Дрожа, мальчик нажал на кнопку.

Прочь отсюда! Скорее!

С глухим «вввумп» картинка съежилась и исчезла, точно в мониторе образовалась черная дыра, как в космосе. Звук пугал и в то же время успокаивал. Габриэль посмотрел на темный экран – там отражалось его побагровевшее лицо, будто на него взирал испуганный призрак.

«Только не думай об этом! Только не думай об этом…»

Он взглянул на фотографии, на беспорядок в лаборатории – все, что угодно, лишь бы не смотреть на монитор.

«Чего ты не видишь, того нет!»

Но оно было. Где-то там, в мониторе, в той черной дыре. Из видеомагнитофона донесся тихий скрежет. Габриэлю хотелось зажмуриться – и открыть глаза где-нибудь в другом месте, проснуться. Неважно где. Только не здесь. Он все еще стоял перед своим призрачным отражением в мониторах.

И вдруг мальчика охватило жгучее желание увидеть что-нибудь красивое – или просто что-нибудь другое. Словно повинуясь своей внутренней воле, его рука потянулась к другим мониторам.

«Вумп». «Вумп». Два экрана вспыхнули. Два размытых изображения постепенно приобрели четкость, к красному свечению в лаборатории прибавилось голубоватое мерцание. На одном экране был виден коридор и открытая дверь в подвал, на лестнице царила тьма. На втором – кухня. Кухня… и его родители. Из динамиков доносился голос отца.

Габриэль широко распахнул глаза.

«Нет! Пожалуйста, не надо!»

Отец ударился о кухонный стол. Ножки стола со скрежетом проехались по кафелю. Этот звук шел не только из магнитофона, он проникал сквозь потолок подвала. Габриэль вздрогнул. Отец рывком открыл ящик, что-то достал оттуда…

Мальчик в ужасе смотрел на экран. Хотелось зажмуриться, ослепнуть! Ослепнуть и оглохнуть. Но этого не произошло.

Слезы навернулись ему на глаза.

Вонь химии смешалась с тошнотворным запахом рвоты в коридоре – и Габриэля вырвало. Ему хотелось, чтобы кто-то пришел, обнял его, успокоил.

Но никто не придет. Он один.

Понимание этого обрушилось внезапно, как удар. Кто-то должен что-то предпринять. И он был единственным, кто мог что-то сделать.

«Как поступил бы Люк?»

Тихо ступая босыми ногами – он уже не чувствовал исходивший от пола холод, – мальчик вышел из подвала. Красная комната за его спиной полыхала, как преисподняя.

Если бы только у него был световой меч! И вдруг Габриэлю в голову пришла другая мысль. У него было кое-что намного, намного лучше меча.

Берлин, 1 сентября, 23: 04

Снимок в подвале без окон покачивается. Эта фотография – как дурное предзнаменование. Снаружи бушует дождь. Крыша старого особняка стонет от обрушившейся на нее воды. На фахверковом фасаде, прямо над входной дверью, вращается темно-красная мигалка, то заливая порог светом, то угасая.

Луч фонаря дрожит во тьме подвала, дрожит как рука, потянувшаяся к черному блестящему платью. Платье висит на плечиках, точно вспоротая кукла, и кончики пальцев гладят нежную ткань. Фотография, прикрепленная к платью булавкой, издалека выглядит как обрывок обоев. Снимок бледный, краска принтера впиталась в обычную бумагу, и цвета потускнели, поблекли.

Платье с фотографией еще покачивается, плечики только что повесили, и кажется, будто в складках ткани играет ветер. Будто тут еще царит жизнь. И в то же время смерть.

На фотографии – молодая, хрупкая и потрясающе красивая женщина. Худощавая, почти мальчишеская фигурка, маленькие груди, застывшие глаза.

Длинные светлые волосы желтоватым ореолом обрамляют лицо – голова девушки возлежит на этой копне волос, точно на сбившейся подушке. На ней такое же платье, как висит теперь на плечиках в подвале. Платье сидит на ней как влитое. Оно и само – как она: нежное, экстравагантное, бесполезное и дорогое. И оно вспорото впереди, один надрез, словно оно должно застегиваться на молнию.