Габриэла, корица и гвоздика - Жоржи Амаду

Буржуазные литературоведы, между прочим, не раз пытались и пытаются свести богатейшее творчество Амаду к так называемой региональной литературе с явной целью — умалить общенациональное, бразильское, вообще латиноамериканское звучание и значение его произведений. Попытки такого рода встречали отповедь со стороны бразильской прогрессивной критики, исследователей творчества писателя. «Неужели персонажи Жоржи Амаду — люди с мозолистыми руками и опухшими от клейкого какаового сока ногами, те, кто живет и умирает согбенными над землей, — могут считаться региональными…» — годы назад писал Алкантара Силвейра в журнале «Ревиста бразилиэнсе». Прошло время, и все же американский еженедельник «Паблишера уикли» по-прежнему относит Амаду к «регионалистам».

Действие романа «Габриэла, корица и гвоздика» в основном не выходит за городскую черту Ильеуса. Однако следует ли это произведение определять «романом провинциальных нравов»? Да и правомерно ли сюжет книги, кстати, не особенно сложный, трактовать лишь как историю любви Габриэлы и Насиба? Очевидно, было бы ошибочным согласиться с подобными оценками.

Амаду ведь предупредил читателя: события романа протекали «в городе Ильеусе в 1925 году», присовокупив не без иронии — «во времена, когда там наблюдался расцвет производства какао и всеобщий бурный прогресс». Заглянув в историю Бразилии, приходим к выводу: обоснованно суждение бразильского литературоведа Маурисио Виньяса, что в романе раскрыт «исторический и социальный процесс, происходивший в то время не только в этом портовом городе и в краю какао, но и во всей стране» («Эстудос сосиаис», № 3–4, 1958).

Откликаясь на появление романа «Габриэла, корица и гвоздика», другой видный бразильский прогрессивный критик, Миэсио Тати, посчитал нужным отметить: «Жоржи Амаду, одаренный повествователь сложных событий и отличный мастер захватывающей литературной беседы, не ограничиваясь в своих произведениях изложением происшедшего с теми или иными персонажами, включает все события в социальную, экономическую и политическую панораму; и интерес читателя, таким образом, в равной степени привлечен как общей панорамой (уточнена эпоха и определенная социальная среда — со всеми противоречиями политического и экономического порядка, — и не без основания „Габриэла“ представлена как „Хроника одного провинциального города“), так и отдельными событиями, когда в игру вступают извечные и общие страсти, обуревающие людей» («Пара тодос», № 53–54, 1958).

Первые отзывы бразильской критики на только что увидевшую свет «Габриэлу» и поныне сохраняют правоту суждений, злободневность.

Возникает вопрос: почему Жоржи Амаду посчитал нужным конкретизировать описываемый в романе период — 1925 год?

По оценке бразильского историка, «пятилетие после 1920 года было тяжелым для пролетариата, который все же не прекращал бороться, используя свое могучее оружие — стачку. Репрессии и террор были орудием правительства в эту трагическую эпоху нашей истории. Однако именно в этот период бразильский пролетариат начал ясно осознавать политическую роль, которую он призван сыграть в национальной жизни… Наступил период организации пролетариата» (Линьярес Э. Рабочие стачки первой четверти XX века — жури. «Эстудос сосиаис», № 2, 1958).

Тогда центрами рабочего движения были Рио-де-Жанейро и Сан-Пауло, здесь возникли первые, еще небольшие группы коммунистов, заложившие основы для создания Бразильской коммунистической партии в 1922 году. В крупных городах и в военных гарнизонах вспыхивали восстания против диктатуры. Усиливался террор. Власти объявили осадное положение в стране, снятое только в 1927 году. Сложная обстановка складывалась в таких отсталых аграрных штатах, как Баия, где «в то время сельскохозяйственный пролетариат был рассеян, еще не достиг классового самосознания, не привлекался к активной борьбе», как отмечалось в журнале «Ревиста бразилиэнсе» (№ 25, 1959). Прижатый к океану плантациями деревьев какао, Ильеус живет своей, замкнутой жизнью, какой он жил многие годы, оставаясь одним из последних оплотов латифундистов, называвших себя «полковниками», самовольно присваивая себе этот воинский чин, сплошь да рядом не имея отношения к армии… Бурные события, происходившие чуть не по всей Бразилии, содрогавшейся от классовых битв, как будто обходили стороной Ильеус. И это воспринимается как нечто трагическое, зловещее. Тем временем национальная торгово-промышленная буржуазия начинает оттеснять с ключевых позиций экономической и политической жизни крупных землевладельцев-фазендейрос.

В романе «Габриэла» Жоржи Амаду, разумеется, выступает не в качестве историка, и роман — не историческое исследование.

Политические, социальные, экономические аспекты не выпячены в произведении на первый план. Однако в перипетиях напряженнейшей борьбы, развертывающейся на протяжении всего повествования между молодым экспортером Мундиньо Фалканом и старым «полковником» Рамиро Бастосом, точно в капле воды, отражено происходившее тогда в Бразилии.

Большой художник, Жоржи Амаду не только всегда верен исторической правде, в малом он умеет видеть многое — и рассказать об этом. В одной из бесед с автором этих строк он поделился своими раздумьями: «В Баие, как известно, родилась Бразилия, и первой бразильской столицей был город Салвадор. И если баиянский писатель живет жизнью людей Баии, стало быть, он живет жизнью всего бразильского народа, и проблемы всей нации — это его проблемы, равно как он не может оставаться равнодушным перед проблемами других, даже далеких народов. Так произведение, написанное бразильским писателем, баиянцем, будучи как бы локальным, приобретает универсальность. Бразильцы — нация метисов, нашими предками были белые, негры, индейцы, и этот сплав наложил своеобразный отпечаток и на национальный характер нашего народа, и на творчество бразильских писателей. Мы не замыкаемся „в себе“. Я не говорю об авторах, увлекающихся в своих произведениях словесной эквилибристикой. Главное в нашей литературе — художественное воссоздание действительности, от солнца до тени, от повседневного, реального — до фантастического, плода народного творчества… Баия — это не только Ильеус или Салвадор, это Бразилия…»

Итак, среди измученных, полумертвых от усталости беженцев, покинувших засушливый северо-восток, доплелась до Ильеуса Габриэла, оставив за плечами невероятно тяжелый путь по выжженной солнцем каатинге, по сертанам, где тропу меж колючих и обжигающих кустарников и кактусов приходилось прорубать мачете. Много испытаний пришлось ей пережить, и впервые перед читателем романа она предстает в далеко не привлекательном виде: «Пыль дорог каатинги покрыла лицо Габриэлы таким толстым слоем, что черты его невозможно было различить, и волосы уже нельзя было расчесать обломком гребня — столько пыли они в себя вобрали. Сейчас она походила на сумасшедшую, которая бесцельно бредет по дороге… одетая в жалкие лохмотья, покрытая грязью настолько, что невозможно было… определить возраст… ноги босы…».

«Образ Габриэлы сопровождал меня продолжительное время…», — заметил Жоржи Амаду в интервью, опубликованном бразильским журналом «Маншете».

Многие годы назад Жоржи в нашей беседе поведал о своей работе над романом «Габриэла, корица и гвоздика»:

«Я, право, собирался написать страниц сто или сто пятьдесят, не больше. И вдруг совершенно неожиданно для самого себя обнаружил, что написано уже более пятисот… Габриэла заставила меня работать против моей воли. Что делать! Мне очень хотелось написать солнечную книгу. Книгу, которую читали бы все, которая заинтересовала бы всех и которая не только развлекала бы читателя, но заставила бы его задуматься над многими явлениями нашей бразильской жизни…