Чужой. Официальная новеллизация - Алан Дин Фостер

Из всех сновидцев на борту он был единственным умиротворенным существом, хотя его сны и нельзя было назвать невинными.

Жаль, что никто из них не годился в профессиональные сновидцы, поскольку на протяжении работы у каждого в распоряжении имелось больше времени на сон, чем у дюжины любых профессионалов – даже несмотря на замедленный из-за системы охлаждения темп видений. Сновидение стало их основным развлечением по необходимости. Команда корабля в глубоком космосе, находясь в заморозке, не может делать ничего, кроме как спать и видеть сны. Но, несмотря на то, что им предстояло навсегда остаться в лиге любителей, за прошедшее время они стали весьма компетентными сновидцами.

Семеро их было. Семеро безмятежных сновидцев в поисках кошмара.

Хотя у «Ностромо» имелось нечто вроде сознания, он не грезил. Для него не было такой необходимости – так же, как он не нуждался и в сохраняющем эффекте заморозки. Но если бы он грезил, то его видения, скорее всего, были бы мимолетными и краткими, поскольку он никогда не спал. Он функционировал, поддерживал системы и заботился о том, чтобы погруженный в сон человеческий состав всегда оставался на шаг впереди терпеливо ждущей смерти, которая следовала за холодным сном подобно огромной серой акуле за морским кораблем.

Свидетельства непрестанной механической бдительности «Ностромо» были на корабле повсюду – тихий гул и мерцание подсветки складывались в дыхание машинного присутствия. Оно пропитывало все системы корабля и задействовало сенсоры для того, чтобы регулярно проверять каждую схему или распорку. У «Ностромо» имелись также внешние сенсоры, чтобы следить за пульсом космоса. И сейчас они были направлены на электромагнитную аномалию.

Одна часть мозга «Ностромо» была специально предназначена для анализа таких аномалий. Компьютер основательно разжевал данные одной из этих аномалий, счел привкус странным, изучил результаты анализа и принял решение. Он активировал инструментарий гибернации, отчего по цепям, которые регулировали состояние сна, побежал поток электронов. В ознаменование этого решения загорелись яркие лампы, будто от дыхания механической махины.

Отчетливо раздался звуковой сигнал, хотя пока что услышать и распознать его могли только искусственные мембраны. Этот сигнал давненько не звучал на «Ностромо», и обозначал он событие, которое происходило нечасто.

Внутри этого корпуса, который пробуждался со щелчками и вспышками, среди переговаривающихся друг с другом приборов, находилась особая комната, отделанная белыми металлическими панелями. А в ней было семь коконов из металла и пластика цвета снега.

В тишине раздался новый звук – с громким шипением комната заполнилась очищенным воздухом, пригодным для дыхания. Человечество добровольно поместило себя в такое положение, доверив маленьким жестяным богам вроде «Ностромо» обеспечивать себя дыханием жизни в такие моменты, когда сами люди не были на это способны. И сейчас датчики полуразумного электронного существа проверяли этот воздух, после чего его качество было признано удовлетворительным для поддержания жизни столь хрупкой органики, как человек. Засияло дополнительное освещение, заработали функциональные связи. Без всяких фанфар открылись крышки семи пластиковых хризалид, и похожие на гусениц фигуры начали всплывать изнутри к свету.

Отрезанные от своих видений, семеро членов команды «Ностромо» впечатляли еще меньше, чем находясь в гиперсне. Во-первых, с них стекала предохраняющая криожидкость, которая окружала и заполняла их тела во время холодного сна. А каким бы прекрасным аналептиком она ни была, слизь все же никогда не смотрится привлекательно.

Во-вторых, они были обнажены, а защитная жидкость плоховато заменяла искусственные покровы, называемые одеждой, которые придавали телам форму и стройнили.

– Господи, – пробормотала Ламберт, с отвращением стирая слизь с плеч и боков, – мне холодно!

Она выбралась из гроба, хранившего жизнь вместо смерти, и начала копаться в соседнем отделении. Найдя там полотенце, она принялась обтирать им прозрачный сироп с ног.

– Какого дьявола Мать не может нагреть корабль до того, как вытаскивать нас со склада? – вытирая ступни, Ламберт одновременно пыталась вспомнить, где бросила свою одежду.

– Ты знаешь ответ, – Паркер был слишком занят собственной липкой и утомленной персоной, чтобы пялиться на голую женщину-навигатора. – Политика Компании. Консервирование энергии, которое переводится как «выгодно Компании». Зачем избыточно расходовать мощность, чтобы обогреть секцию заморозки, если с этим можно подождать до последнего момента? К тому же, при выходе из гиперсна всегда холодно. Ты же в курсе, что холодильник понижает и твою внутреннюю температуру.

– Да, я в курсе. Но мне все равно холодно, – пробурчала Ламберт, зная, что Паркер, безусловно, прав, но не желая этого признавать. Механик ее никогда особо не волновал.

«Что б тебя, Мать, – подумала она, глядя на гусиную кожу на предплечье, – включи уже обогрев!»

Даллас обтирался полотенцем, промакивая остатки липкой криосубстанции, и старался не смотреть на нечто, чего другие пока видеть не могли. Он же заметил это, еще не поднявшись из камеры заморозки. Корабль позаботился о том, чтобы капитан сразу обратил внимание кое на что.

– Работа согреет нас достаточно быстро, – Ламберт в ответ на это пробурчала что-то неразборчивое. – Все по местам. Полагаю, что все вы помните, за что вам платят. Ну, кроме того, что можно проспать все заботы.

Никто не улыбнулся и не прокомментировал этот призыв. Паркер глянул туда, где из своей холодильной камеры поднимался его партнер.

– Доброе утро. Ты еще с нами, Бретт?

– Угу.

– Вот и славно, – это уже Рипли. Она потянулась, и движение в ее исполнении выглядело куда изящнее, чем у прочих. – Здорово знать, что наш главный любитель поговорить так же болтлив, как и всегда.

Бретт просто улыбнулся и ничего не ответил. Он был так же разговорчив, как машины, которые он обслуживал – то есть неразговорчив вовсе, – и этот факт служил предметом шуток, хорошо понятных корабельной команде-семье. В такие моменты они смеялись вместе с ним, а не над ним.

Даллас делал повороты корпусом – локти параллельно полу, руки вместе у груди перед собой. Ему казалось, что он слышит скрип суставов, давно отвыкших от подобных упражнений. У него из головы никак не шел вспыхивающий желтый огонек, столь же красноречивый, сколь и любое голосовое сообщение. При помощи таких маленьких, окрашенных в солнечные тона зловещих «глаз» корабль сообщал, что причиной пробуждения команды стал не конец путешествия, а иной повод. И Даллас уже гадал, что случилось.

Эш поднялся, безэмоционально огляделся вокруг. Судя по «выразительности» лица, его вполне можно было счесть все еще спящим.

– Ощущаю себя покойником, – заявил он, посмотрев на Кейна. Старший помощник зевал, еще до конца не проснувшись. У Эша имелось профессиональное мнение на тему того, что старпом на самом деле наслаждался состоянием гиперсна и, если бы ему позволили, провел бы в нарколепсии всю жизнь.