Борька, я и невидимка - Юрий Томин

Костя молчал и чувствовал, что в нем просыпается ненависть к Петру Первому, ради которого выстроили эту школу с длинными скрипучими коридорами. Именно из-за него, царя дурацкого, стоит Костя перед столом и не знает, что ответить на вопрос Веры Аркадьевны. А если и ответит, то ему зададут новые, и если он в конце концов раскается, то будут опять вопросы, что бы проверить, действительно ли он распаивается или все это просто так.

– Ты ведь способный мальчик, Шмель, ты можешь учиться отлично, если захочешь, – сказала Вера Аркадьевна. – Тебе все дано: тысячи людей работают, чтобы ты мог учиться. А ты… Какой у вас сейчас урок?

– Ботаника.

– Вот видишь. Разве без знания ботаники можно стать хорошим агрономом или садоводом? А вдруг ты и сам станешь учителем ботаники?

– Я?! – На лице Кости такое отвращение, что Вера Аркадьевна начинает сердиться.

– Да, да, ты. Эта профессия ничуть не хуже других. Тебе уже пора подумать о своей будущей профессии. Ты ведь не маленький. Еще год, два, три… Время летит быстро. И я думаю… – Морщинистое лицо Веры Аркадьевны добреет. – Я думаю, что где-то уже строится ракета, на которой полетят в космос твои ровесники. Может быть, кто-нибудь из твоего класса. А может быть, и ты, а? Но нет. – Вера Аркадьевна с сожалением покачивает головой. – Тебя не возьмут на ракету. Полетят люди дисциплинированные и, прежде всего, обладающие прочны ми знаниями. Кстати, и знающие ботанику тоже.

Костя уныло смотрит на горниста. Ботаника, ракета… и опять ботаника. Вот если бы вдруг ожил и затрубил горнист на картине, было бы здорово! Вера Аркадьевна упадет в обморок и все забудет. Костя не хочет быть учителем ботаники. Он сам не знает, чего хочет. Просто еще не думал об этом.

– Неужели тебе не хотелось бы слетать на Марс? – И Вера Аркадьевна смотрит на Костю так, словно пропуск на Марс у нее в кармане.

Горнист на картине оживает. Его розовое лицо и галстук наливаются светом. Он чуть шевельнул головой. «На Марс! – трубит он. – На Марс!» Костя широко открывает глаза. Снится, что ли? Да нет, просто солнце вышло из-за облака и осветило картину.

– На Марс, Шмель, на Марс, а? – повторяет Вера Аркадьевна.

И тут Костю вдруг осеняет.

– А знаете, Вера Аркадьевна, – говорит он, – мне один раз снилось. Я лечу… и кругом одни звезды! Я даже одеяло сбросил. Честное слово!

И Вера Аркадьевна верит. Она уже сорок лет работает в школе. Тысячи таких, как Костя, прошли через ее руки. Но по-прежнему ей всегда легче поверить хорошему, чем плохому.

– Вот видишь, Костя, – говорит она, – ты ведь все понимаешь. Иди, извинись перед учителем. Иди и обещай, что это – последний раз.

Не столько в словах ее, сколько в голосе – доброта и мудрость старой женщины, которой гораздо приятнее похвалить или простить, чем наказать или выругать.

А Костя, собачий сын Костя Шмель, если не умом, то чутьем понимает это. Он опускает глаза, будто ему и в самом деле стыдно. Он переступает с ноги на ногу и чуть наклоняет голову, будто и вправду чувствует себя неловко.

– Я обещаю, Вера Аркадьевна. – Он степенно идет к двери, оборачивается. – Спасибо, Вера Аркадьевна, – произносит Костя, вроде бы и некстати, а на самом деле так кстати, что Вера Аркадьевна только машет рукой и уже больше ничего не говорит.

Дверь открывается и закрывается. Сине-белая табличка остается за спиной. Звенит звонок.

Костя идет по скрипучему коридору, лихо печатая шаг. На лестнице он ложится животом на перила и мчится вниз, грохоча ботинками по мраморным ступеням.

Он вбегает в буфет, где уже выстроилась ребячья очередь.

– Алё! Вы на Марс? – орет он. – Кто последний – я первый! Вчера занимал! – и с разбегу вклинивается в очередь.

Сегодня после уроков в класс прибежал Владик – наш вожатый из восьмого «Г». Он спортсмен и очень подвижный. Даже когда он стоит, то кажется, что все равно бегает. Вообще-то он – ничего, потому что никому не дает никаких поручений. Заглянет в дверь, спросит:

«Ну, как дела?»

Ему отвечают:

«Так себе».

«Хорошо!»

«Плохо».

А Владик скажет:

«Ну и молодцы. Жми дальше», – и опять убежит.

Но сегодня Владик убежал не сразу. Мы уже расходились, но Владик загородил дверь и сказал, чтобы мы остались.

Я спросил:

– А зачем?

– А затем, что вы не ведете никакой работы и мне из-за вас влетело.

– А зачем вести работу?

– Потому что вы пионеры.

– А зачем мы пионеры?

– Ты что, ненормальный? – сказал Владик.

А я снова сказал:

– Зачем ненормальный?

Я уж знаю: если все время задавать один и тот же вопрос, то можно разозлить любого человека. Вообще-то Владик – ничего, но мне просто интересно, что я могу разозлить кого хочешь.

Владик, конечно, разозлился.

– Тебя, Шмель, – сказал он, – сегодня опять выгнали из класса, можешь и сейчас уходить.

– Могу? – спросил я.

– Можешь!

– А остаться могу?

– Как хочешь.

– А уйти тоже могу? – снова спросил я.

Тут Владик покраснел. Он сжал кулаки. И ребята перестали смеяться. Ну, и я замолчал.

– Так, значит, ребята, – сказал Владик, – нужно чего-нибудь придумать. А то у вас пионерская работа отстает. Я, как вожатый, за вас отвечаю, а у меня и без вас дел хватает. Даже сегодня – соревнование. Давайте думать быстрее.

Ребята помолчали, помолчали, потом Алик Летицкий предложил:

– Давайте бумагу собирать.

– Нет, лучше железо, – сказал Мишка Летицкий.

Алик и Мишка – близнецы. Они просто терпеть не могут, что похожи друг на друга. Им надоело, что их все время путают. Поэтому они всегда спорят и даже в школу ходят по разным улицам.

Владик обрадовался:

– Очень хорошо. Давайте – бумагу. Знаете, сколько из нее тетрадей можно сделать?

– Лучше железо. Бумагу уже собирали, – возразил Мишка.

– Железо тоже хорошо, – согласился Владик. – Стране очень нужно железо. Вот… А у меня сегодня соревнование. Давайте решать быстрее. Все равно собирать чего-нибудь нужно.

– А ты лучше помолчи, – повернулся Мишка к Алику. – Железо тоже собирали.

– Не стоит спорить, ребята, – сказал Владик. Он все время бегал вдоль доски и поглядывал на часы. – Какая разница, чего собирать? Пускай половина собирает бумагу, половина – железо. А потом подведем итоги. Договорились?

Я сидел и думал: ничего мы не договорились. Мне-то все равно: хоть железо, хоть бумагу, хоть Исаакиевский собор. Конечно, потом ребята будут говорить, что я не активный. А учителя говорят, что я даже слишком активный. Тут не разберешь. Если все пойдут – и я пойду. А не пойдут – и я не пойду. Или можно еще так: все пойдут, а я – нет. Или так: все – нет, а я пойду.