Страницы любви Мани Поливановой - Татьяна Витальевна Устинова

Ну, самый важный вопрос? Везде написано, что самое главное: кому выгодно?! Так на самом деле? То есть прежде всего вы спрашиваете себя – кому может быть выгодно убийство? Так? Или нет?

Мишаков перевел дух и моргнул.

Странная дамочка, ох, странная!.. Хлопот не оберешься, особенно если ее кавалер кудрявый еще и собственное расследование затеет! Тогда уж точно концов не найдешь. А капитану хотелось бы найти. Не только потому, что «глухарь» в отделе никому не из мечты, но и потому, что его сильно задело, когда она сказала, будто к вечеру Алекс будет все знать.

Какой, к свиньям, Алекс?! Сергей Мишаков к вечеру должен все выяснить! Он профессионал, это его работа, дело его жизни, что бы там ни думала о нем эта высоченная дура!

…Ну не любит он высоких женщин! Терпеть не может! Женщина должна быть маленькая, похожая на песочные часы, губки бантиком, глазки голубые, и еще чтоб локоны! Желательно светленькие.

Он был очень зол на себя, капитан Сергей Петрович Мишаков. Так зол, что гадость внутри начала бурно булькать и плескаться.

…Она на самом деле пытается помочь, и я это вижу и понимаю, и тем не менее веду себя с ней не как профессионал, а как истеричная баба. Злюсь чего-то. Замечания делаю. Ревную к чучмеку с его кудрями и ресницами.

Ревную?.. Ревную?!

– Сереж?

– А!

– Какой вопрос должен быть самый главный? Кому выгодно?

Он разжал кулак и вытер ладонь о штаны.

– Да по-разному! Вообще, если это не бытовуха последняя, тогда самый главный вопрос – зачем? Зачем убили? Чтоб имуществом завладеть, чтоб наследство получить, чтоб квартиру переоформить! Вот когда становится понятно – зачем, тогда более или менее ясно – кто. Дедка одного на прошлой неделе зарезали. Живет один, никого не трогает. Квартира в центре, приватизированная, завещана сыну. Сын в одночасье миллионером стал! А убивается из-за папаши как ребенок. В больницу с опознания свезли. Выходит, сын убийца? Ему больше всех выгодно!

– И что?

– Да ничего! Ни при чем сын. И сноха ни при чем.

– А кто тогда зарезал?

– Мудаки посторонние, наркоманы. Они в первую попавшуюся квартиру с дурьей башки позвонили, дедок открыл. Они его зарезали, забрали пенсию, четыре тысячи рублей. И еще именные часы. Он на Втором часовом заводе всю жизнь работал, его, когда на пенсию провожали, наградили. С этими часами мы их взяли. И все дела.

Маня помолчала.

– Как же вы живете? Там зарезали, здесь по голове дали, тут отравили! И так каждый день?

Он пожал плечами:

– Как могу, так и живу. И не придумывайте, не каждый день, слава богу.

Маня вздохнула и уставилась в бампер стоящей впереди машины.

Да уж. Ее жизненный опыт не имеет ничего общего с его опытом!.. Какой там Гунар Оттович, умерший почти в девяносто лет от огорчения! Горе и чувство вины до сих пор не дают ей покоя, а он как же, этот капитан? У него бывает чувство вины? И горе оттого, что не справился, не нашел придурков, зарезавших старика со Второго часового завода, хотя придурков он как раз и нашел! Или ему наплевать?

На все и на всех наплевать?.. И этот старик, и Толик Кулагин для него просто работа? Сборка часов на конвейере?

– Ну а у вас? – вдруг спросил Мишаков. – У вас какие вопросы главные?

– В каком смысле?

– Ну, на которые вы не знаете, как отвечать! Вы же знаменитость. Вам то и дело небось вопросы задают!

– Задают, – согласилась Маня. – Как вы начали писать и где вы берете сюжеты, вот самые дурацкие. Хуже не придумаешь.

– Я вас не об этом спрашиваю.

Маня улыбнулась.

– Я поняла, поняла!.. – Она подумала немного. – Наверное, у меня самый трудный вопрос такой же, как и у вас, – зачем? Зачем я все это делаю? Зачем пишу?

– И зачем?

– Я без этого не могу. И объяснить не могу! Но если я не пишу, то начинаю болеть, на самом деле, не смейтесь!

– Я и не смеюсь.

– У меня температура поднимается, слабость возникает и всякое такое. А если не получается писать, это еще хуже. Хоть на край света беги. У меня подруга есть, Марина, а у нее домик в деревне, и она меня туда пускает. Вот я в деревню уезжаю и сижу там. Никого не могу ни видеть, ни слышать. Всех ненавижу, особенно себя.

– Ну, это ясно.

Он сказал это так, что она сразу поверила: ему на самом деле ясно, как она ненавидит себя, когда не может писать!

– Иногда мне хочется открутить себе голову, – задумчиво продолжала Маня, – и пожить хоть какое-то время без головы. Я все время придумываю, постоянно, каждую секунду. Я или пишу, или придумываю, или сплю.

– Так с ума сойдешь.

– То-то и оно.

Мишаков вдруг спохватился:

– Слушайте, а куда мы едем?

– Как – куда? Ко мне домой, на Покровку. Вы сказали, ваша машина там осталась…

– А Гудков где живет?

Кажется, она не сразу сообразила, кто такой Гудков.

– Артем? – Она ткнула рукой куда-то в сторону солнца, которое валилось за дома. Длинные пальца без маникюра почти задели капитана по носу. – Во-он там, на Фадеева. Здесь близко, а что?

– Езжайте на Фадеева.

Мане стало смешно. Он так распоряжается, как будто она шофер!..

– Ну, хорошо. А что мы там будем делать?

– Вы ничего не будете делать, высадите меня и поедете домой.

– А вы?

– А я поговорю с Гудковым.

– Можно мне с вами?

– Нет.

Маня пожала плечами, затормозила на светофоре, смахнула с носа темные очки и нацепила обыкновенные.

Странное дело. Она должна спорить и напрашиваться к Гудкову. Иначе и быть не может! Насколько капитан успел заметить, ее очень интересует то, что не имеет к ней никакого касательства, а то, что имеет, она тщательно скрывает от всех.

Непростая такая… писательница.

– Вы бы позвонили кавалеру, – сказал он, опять начиная раздражаться. – Передали бы от меня привет и пригласили домой к ужину. Не дай бог, он на самом деле расследование затеет!.. Я тогда…

Маня его перебила:

– Знаю, знаю! Вы закатаете его в СИЗО!

– И три шкуры спущу.

– Ну, это вряд ли. Все, мы приехали. Подъезд, по-моему, во-он тот, угловой. Этаж третий. Номера квартиры я не помню.

Мишаков смотрел на нее. Маня деловито отстегнула ремень.

– Я вас провожу, – сообщила она, повернулась и потянула с заднего сиденья свой портфель. – Ну правда, я не помню, какая квартира, что вы на меня смотрите!.. Я поднимусь и покажу.

Ее грудь под тонкой белой