Дипломатия - Генри Киссинджер

Несомненно, именно в этом состояла оптимальная цель Сталина. Однако совокупность данных говорит также в пользу того, что он был готов изучить возможности полного урегулирования. Одним из свидетельств того, что он стремился сохранить такой вариант, была его реакция на ответы Запада по поводу его «мирной ноты». 25 марта три западные оккупационные державы — Франция, Великобритания и Соединенные Штаты — отправили одинаковые ответы, ставящие своей целью не начало переговоров, а закрытие этой темы. Они соглашались с принципом объединения Германии, но отвергали идею нейтралитета. Объединенная Германия, как подчеркивали они, должна иметь право вступать «в ассоциации, соответствующие целям и задачам Организации Объединенных Наций», — другими словами, оставаться в НАТО. В западном ответе признавался принцип свободных выборов, но он увязывался с такими условиями, как немедленное предоставление права на свободу собраний и свободу слова; оба эти условия могли подорвать советский контроль над восточногерманским коммунистическим режимом задолго до проведения выборов[710]. Целью западных нот было просто отметиться, а не поощрять сделку.

Невероятно, но Сталин немедленно ответил и в примирительном тоне. Более того, он с той же скоростью отвечал на каждое последующее возражение со стороны демократических стран. На западную ноту от 25 марта был дан ответ 9 апреля; нота от 13 мая получила ответ 24 мая; а на ноту от 10 июля было отвечено 23 августа. В каждом из советских ответов делался сдвиг в сторону западной позиции. Лишь на ноту от 23 сентября не было дано ответа[711]. Но в это время Сталин был полностью погружен в подготовку к предстоящему XIX съезду партии и, без сомнения, ждал исхода американских президентских выборов.

Уже имея проблемы со здоровьем, Сталин выступил с краткой речью на съезде партии, в которой он обрядил доктрину мирного сосуществования в воинственно-идеологизированные одежды[712]. Сразу же за съездом партии, в декабре 1952 года, Сталин объявил, что готов встретиться с еще не вступившим в должность избранным президентом Дуайтом Д. Эйзенхауэром. Предложениями о подобной встрече в верхах никогда не удостаивались ни Рузвельт, ни Трумэн или Черчилль, каждого из которых Сталин своими уловками заставлял сделать шаг первым.

Одновременно возобновление внутренних чисток в Советском Союзе имело знакомый мрачный отпечаток, содержащий предупреждение о грядущих изменениях в политике. Сталин при проведении новой политики никогда не полагался на кадры, которые до того он использовал при прокладке другого курса, даже если тогда эти люди рабски следовали его собственным указаниям, а скорее всего именно в силу этого. Сталин считал пересмотр мнения причиной нелояльности и полагался на наиболее верное средство в виде ликвидации тех, на кого возлагалась ответственность за осуществление подлежащего изменению политического курса. В 1952 году явно готовилось нечто подобное, где потенциальными жертвами могли стать преданные сотрудники прошлых лет — министр иностранных дел Вячеслав Молотов, Лазарь Каганович, старый большевик, член Политбюро, и Лаврентий Берия, глава тайной полиции. Требовался новый круг лиц для исполнения сталинских дипломатических замыслов.

Целью сталинского дипломатического наступления было как минимум выяснить, что Советский Союз мог бы получить, если он избавится от восточногерманского коммунистического режима. Сталин никогда не признавал этот режим как полноправное суверенное государство и дал ему статус, отличный от всех прочих восточноевропейских сателлитов, как раз для того, чтобы сохранять Восточную Германию как козырь, когда объединение Германии будет обсуждаться всерьез.

По мнению Сталина, такой момент, возможно, настал в 1952 году. Предлагая объединение на основе свободных выборов, Сталин как бы подавал сигнал, что восточногерманский коммунистический режим мог бы быть пущен в расход. Поскольку, даже если бы коммунисты победили на восточногерманских выборах, чего опасались западные союзники, гораздо большее по численности население Федеративной Республики обеспечило бы решающую победу прозападных демократических партий. А так как только лично Сталин обладал достаточной силой воли и безжалостностью, чтобы заставить свой измученный народ вступить в схватку с демократическими странами, он и был единственным коммунистическим лидером, имеющим право на то, чтобы разделаться с советским сателлитом.

Когда Сталин совершал просчеты, как произошло в этот раз, то это случалось из-за его предположения, что его партнеры тоже действуют в рамках реальной политики, причем столь же хладнокровно, что и он сам. В годы, непосредственно следовавшие за окончанием войны, он явно полагал, что ему удастся либо их запугать, либо как минимум дать им понять, что любая попытка добиться уступок от Советского Союза окажется болезненной и продолжительной. Но он также в своих действиях исходил из того, что, когда настанет время урегулирования, Соединенные Штаты пойдут на это, исходя из оценки сложившейся ситуации, и над ними не будет довлеть прошлое. Сталин, казалось, был убежден, что ему не придется платить за грубое и бесцеремонное обращение с демократическими странами.