Сердце язычницы - Патриция Мэтьюз

Не желая выдавать истинную причину, Лилиа впервые в жизни солгала:

– Узнав, что со мной случилось, Акаки будет стыдиться меня.

– Что? Мать будет стыдиться дочери? Дочери, которая ни в чем не виновата? Поверить не могу!

Проницательные зеленые глаза впились в лицо девушки. Та смутилась и тотчас поняла, что это не укрылось от глаз леди Анны.

– Что ж, дитя мое, поступай, как считаешь нужным, – наконец сказала пожилая леди. Потом взяла трость и постучала в пол. – Давай выпьем чаю.

Пока ожидали Джеймса с чайным подносом, Лилиа подошла к окну. Из него открывался вид на зеленую лужайку и невысокий лесистый холм позади особняка. Отсюда лес казался очень густым и манил к себе. Девушка желала бы спрятаться там, найти укромный уголок и выплакать свое горе в одиночестве.

В Монрой-Холле Лилиа предоставили отдельную комнату, и в ту ночь она впервые уснула так, как спали белые люди. До тех пор девушка знала только циновку в Хана и голые доски койки в каюте корабля, а потому удивилась, утонув в мягкой перине. Неужели возможно уснуть, не ощущая под собой надежной поверхности? Однако измученная Лилиа все же погрузилась в глубокий сон и проснулась, когда солнце уже высоко поднялось над горизонтом.

Еще не открыв глаз, девушка услышала птичью разноголосицу, вдохнула запах зелени, омытой утренней росой, и цветов, раскрывшихся навстречу солнечным лучам.

Первые несколько минут ей казалось, что она проснулась в материнской хижине на Мауи. Воспоминания разом вернулись, наполнив душу горечью и сожалениями. Открыв глаза, Лилиа увидела распахнутое окно, сквозь которое щедро лилось в комнату солнце.

Лилиа села в постели и обратила взгляд на пол – туда, где накануне бросила одежду Эйзы Радда и свою капа.

Их и след простыл!

Взгляд девушки заметался по комнате. Ей нечем было прикрыть наготу. На Мауи это не составило бы проблемы, она нередко отправлялась на утреннее купание обнаженной. Но здесь, в мире белых людей, нечего было и думать расхаживать в таком виде. Девушка уже познала стыд – чувство, о котором не ведала на родном острове.

Неужели леди Анна солгала и у нее совсем иные намерения? Может, она решила держать ее взаперти, как и Эйза Радд? К чему замки и запоры, ведь без одежды Лилиа не ступит за порог комнаты!

Гнев и разочарование вскипели в душе с такой силой, что девушка закричала.

Тут же послышался торопливый перестук каблучков по коридору, дверь открылась, и вошла миловидная девушка в темном строгом платье и накрахмаленном белом переднике – горничная.

– Прошу прощения, миледи, но вы перепугали меня до полусмерти! Почему вы так кричали?

– Кто ты? – спросила Лилиа.

– Меня зовут Дорри, миледи. С сегодняшнего дня я – ваша горничная и буду заботиться о вас...

– Я могу позаботиться о себе сама! Где моя капа?

– Ваша – что? Ах, та тряпка! Я ее сожгла по приказу леди Анны, как и ту одежду, в которой вы приехали.

– Сожгла! Я хочу сейчас же видеть леди Анну!

– Но она еще не поднялась!

– Проводи меня к ней, или я сама найду дорогу!

– Вы не можете ходить по дому в таком виде! Вот, наденьте это... все новое, все будет вам по размеру...

– Нет, я пойду именно в таком виде! Эта женщина приказала сжечь всю мою одежду, в том числе капа, оставила меня без клочка ткани, чтобы прикрыть наготу! Пусть посмотрит на дело своих рук!

Лилиа выбежала в коридор и в конце его постучала в дверь.

Ответа не последовало. Отстранив Дорри, Лилиа открыла дверь и вошла в комнату. Леди Анна приподнялась, и девушка замерла, увидев, что бабушка совершенно лысая.

– Кто здесь? Ты, Лилиа? Как ты сюда попала и почему в таком виде?

Перехватив ошеломленный взгляд девушки, леди Анна схватилась за голову, рука ее метнулась к парику, лежащему на ночном столике, и она быстро надела его. Зеленые глаза сердито сверкнули.

– Даже внучка не смеет врываться ко мне в спальню таким манером! Сюда приходят по приглашению или не приходят вовсе! Только моя горничная – слышишь, моя! – может войти, когда я еще в постели!

Лилиа вздернула подбородок.

– Вы приказали сжечь мою капа! Кто дал вам право так поступать?

– У меня есть на то все права, дитя мое. Я понимаю, как тяжело подействовал на тебя долгий морской вояж, как измучило отвратительное обращение. Трудно сменить одну культуру на другую, ничем на нее не похожую. Однако теперь ты здесь, Лилиа. Прими свою судьбу с достоинством.

– Зачем вы велели сжечь мою капа? В чем я вернусь на Мауи?

– Тебе предстоит жить не на Мауи, а в Лондоне, столице Англии. Не могу же я хранить в доме ветхую тряпку! Прачка отказалась бы ее стирать! Ну скажи, зачем тебе капа в Англии?

На это нечего было возразить. Как объяснить бабушке, что лишиться ветхой тряпки с Мауи означает для нее сжечь за собой все мосты?

– Кроме того, дитя мое, я распорядилась, чтобы тебя снабдили подходящей одеждой. Конечно, ты не сразу привыкнешь... но отныне ты – Монрой, а это обязывает. У тебя будет лучшая модистка в округе, однако хорошенько запомни – одеваться тебе придется так, как положено!

Удрученная Лилиа почти не слушала бабушку.

– Я задумала грандиозный бал, – между тем продолжала та. – Да-да, для всей округи. Надо же ввести тебя в свет, дитя мое! Ах, какие балы давались когда-то в Монрой-Холле! По меньшей мере половина гостей приезжала из Лондона, а это что-нибудь да значит. Поверь мне, они и теперь съедутся сюда, хотя бы из любопытства...

– Что? – вырвалось у Лилиа. – Из любопытства? Чтобы поглазеть на дикарку с края света?!

– Вздор, вздор! – отмахнулась бабушка. – Тебя же не выставят в клетке на потеху толпе. Пусть себе глазеют. Я представлю тебя как свою внучку, вот что главное. Бал назначим... хм... скажем, через несколько месяцев. За это время ты освоишь все, что нужно, научишься держаться как леди. При твоей красоте и уме ты будешь царицей бала, дитя мое! Разве это не чудесно? Надо отдать должное бедняге Уильяму. Он не пожалел сил, чтобы дать тебе азы образования. По-английски ты говоришь правильно, разве что самую малость с заминкой. Ничего, это мы легко поправим, я сегодня же выпишу из Лондона учителя. – Леди Анна помолчала, разглядывая внучку зелеными глазами, поразительно ясными и проницательными. – Уверена, ты не посрамишь имя Монрой, дитя мое. Я еще буду гордиться тобой. Поскольку это входит в соглашение, ты ведь не станешь упрямиться и создавать мне трудности, не так ли? Будь умницей, Лилиа. Я говорю это, потому что знаю – ты унаследовала фамильное упрямство и самолюбие.

– Я хочу уточнить кое-что в нашем соглашении. Если я правильно понимаю белых людей, соглашение на то и существует, чтобы каждая из сторон оказалась в выигрыше. Иначе это принуждение.