Тайная жена Казановы - Барбара Линн-Дэвис

Первый из его «яичных белков» я той ночью собрала в руку. Но затем у меня появились другие идеи.

Мы лежали на кровати моего брата, пытаясь успокоиться после первого всплеска любовной страсти. Даже несмотря на отсутствие Пьетрантонио, в комнате все еще воняло дешевым вином. Расписки по его никчемным договорам стопками лежали на письменном столе и стульях. Но для нас это не имело никакого значения. Благодаря нашей любви, это место стало для нас самым счастливым на земле.

— Джакомо… супруг мой, — сказала я, зажигая свечку на ночном столике, — я хочу спросить… сделаешь ли ты кое-что для меня?

— Все что угодно. У меня еще осталось четыре белка. — Тон его был непринужденным, дразнящим.

— Мне понадобится только один. — Я не знала, как он отреагирует на мою загадочную просьбу, поэтому я уткнулась лицом ему в грудь, едва прикрытую расстегнутой льняной сорочкой.

— И чего же ты от меня хочешь? — поинтересовался он. Я ощутила, прижимаясь щекой к его груди, как участилось у него сердцебиение.

— Я хочу от тебя забеременеть, — заявила я. Лицо залилось румянцем, но я старалась излучать уверенность и не отводить взгляда.

Он сел, откинувшись на подушки, и глубоко вздохнул:

— Катерина, ты полагаешь, что это разумный шаг?

— Разумный? — повторила я, тоже садясь на кровати и натягивая на себя простыню. Разве то, как я поступала после встречи с ним, можно назвать разумным? — Подумай об этом, — убеждала я. То, что начиналось, как страсть — непреодолимое желание что-то дать ему, создать что-то вместе, — на самом деле стало вырисовываться в план. — Если мой отец откажется выдавать меня за тебя замуж под предлогом того, что я слишком молода или ты недостаточно богат, он уж точно передумает, когда увидит меня с большим животом!

Джакомо громко засмеялся:

— Могу только представить себе его реакцию, когда он узнает, что сын его в тюрьме, а у дочери вот-вот родится ребенок. Он сам потащит меня к священнику.

— Верно! — радостно восклицаю я и смеюсь. — Я настоящий гений.

— Да… так и есть. Ты прекрасный, неотразимый гений. — В голосе его слышалось восхищение. — Но, Катерина… ты уверена, что этого хочешь?

— Уверена! — не колеблясь, ответила я. Все страхи, которые я когда-либо испытывала, рассеивались, когда я думала о ребенке, которого хочу родить на свет. Сына — чьи темные, лучащиеся радостью глазки расскажут всей Венеции о нашем союзе.

Джакомо закинул руку за голову и пристально меня разглядывал. Его черные, живые очи поблескивали в свете свечи.

— Ты полагаешь… — после паузы спросил он, — твой отец даст за тобой приданое? Или, быть может, чтобы отомстить, он не даст ни гроша?

— Разумеется, он даст за мной приданое! — пообещала я, понятия не имея, как на самом деле поступит мой отец. И стала задаваться вопросом — в голове роились разные мысли: «Насколько для него важны мои деньги? Неужели от этого меня и предостерегала Джульетта? За чем он охотится? За невинной девушкой… или ее внушительным приданым?»

— Для меня деньги неважны! — сказала я, наблюдая за его реакцией.

— Вот как! — невесело засмеялся он. — Только богатые могут позволить себе роскошь так говорить.

— Джакомо! — воскликнула я, обиженная тем, что он разделяет нас. Я ждала его объяснений.

— Не обращай внимания, ангел мой, — поспешил он развеять мои тревоги. Он взял мои руки в свои и нежно поцеловал. Сначала одну, затем вторую. — Обещаю обеспечить тебя… и нашего ребенка… всем необходимым.

Я улыбнулась и обняла его. И развеяла ту панику, которую ненадолго ощутила из-за приданого. Разговоры о деньгах, о моем отце вызывали у меня ощущение, будто он находится в комнате с нами. А мне он был здесь совершенно не нужен.

— А ты понимаешь, — теперь настал черед Джакомо задавать вопросы, сменив неприятную тему, — что может понадобиться несколько недель и даже месяцев, чтобы вы стали матерью?

— Что ты имеешь в виду? — Приятное удивление от того, что он впервые назвал меня «матерью», тут же сменилось непониманием. — Неужели без твоих «ножен»… я сегодня не забеременею?

Он негромко засмеялся, проводя по каждой из моих ямочек.

— Нет, чтобы это чудо свершилось, может понадобиться много раз. — Он притянул меня к себе, чтобы поцеловать.

— Еще лучше, — ответила я на его поцелуй.

Он наклонился задуть свечу. Я оседлала его — поза словно из романа. Где я этому научилась? Ах да… у любовницы моего брата в таверне. Я ничего не забыла.

Как-то ночью, лежа в его объятиях в нашей тайной комнате, я спросила:

— Джакомо, а ты раньше кого-то называл своей женой?

Я почувствовала, как напряглась его рука, прежде чем он заговорил.

— А почему ты спрашиваешь, мой ангел? Ты что, ревнуешь?

— Нет… нет! — возразила я. Честно говоря, я его обманывала, в первый раз. — Я только хотела спросить, — продолжала я, вновь подступаясь к тому, что я так страстно хотела узнать, — любил ли ты кого-нибудь настолько сильно, чтобы попросить стать твоей женой?

— Катерина, — ответил он напряженным голосом, усаживаясь на подушках. — Я взял себе за правило не рассказывать одной любовнице о других. Каждая сама по себе совершенство. И дарит мне полнейшее счастье, когда мы вместе.

Он потянулся за лежащими на ночном столике часами, взглянул на время и стал одеваться. Когда он натягивал черные чулки, я скользнула ему за спину и обняла.

— Но, дорогой мой супруг, — игривым голосом продолжала я, целуя его в шею, в ухо, — ты не ответил на мой вопрос.

— Катерина, — произнес он, не в силах скрыть улыбку, — неужели я должен выставить себя глупцом и нарушить ради тебя свое правило?

— Нет, разумеется, — поддразнила я, нашла его руку и потянула назад на кровать. — Расскажи мне… о ней.

Он глубоко вздохнул, уступая моим мольбам.

— Была только одна женщина, которую я любил так же сильно… ну, почти так же, — одернул он себя, — как и тебя. Звали ее Генриетта. Я жил с ней недолгое время в Парме. Она была француженкой, сбежала от мужа. Генриетта очаровала меня своим изяществом, а когда она играла мне на виолончели — а это случалось ежедневно, — моим сердцем завладел человеческий голос этого страстного инструмента. — Он замолчал, будто до сих пор слышал, как она играет.

— Продолжай, — подталкивала я его, хотя его слова ранили меня, словно ножом.

— Генриетте необходимо было скрываться — никто не должен был знать, кто она. Но после нескольких месяцев нас убедили сходить на концерт в дом одного француза в Парме. Не успел я и глазом моргнуть, как Генриетта водрузила виолончель между коленей и стала играть. Ей аплодировали так, что заглушили оркестр. — Он замолчал, лукаво мне улыбнулся. — Знаешь, той ночью я был настолько поражен ее талантом, что плакал в саду.