Когда деревья молчат - Джесс Лури

– Я взяла твой блеск для губ. Прости меня.

Хизер вырвала его у меня из рук, но ничего не сказала.

Я глянула на неё краем глаза. Она уставилась на блеск, между её бровями пролегла складка.

– Я сказала: «Прости меня», – повторила я.

– Я и забыла про него. – Она посмотрела на миссис Яновски. – Я могу идти?

– Да, Хизер. Спасибо. И не стоит рассказывать о произошедшем здесь своим одноклассникам.

Наверное, миссис Яновски хотела добра, но она точно не понимала, как работает средняя школа. Я задумалась, какое у меня будет новое прозвище.

Хизер вышла, когда зашёл сержант Бауэр. Он повернулся сначала к ней, а затем ко мне, его голова была склонена набок. Я наблюдала, как он складывает два и два. Видимо, миссис Яновски не говорила моего имени, когда позвонила ему.

Одна из наших учениц воровка. Вы можете приехать и хорошенько ее запугать?

С удовольствием.

– Ты дочка Донни?

– Да, сэр. – Я не сводила с него пристального взгляда. Мне было стыдно перед миссис Яновски и Хизер, но перед ним я унижаться не стану. Я вспомнила, что он делал с Кристи на папиной вечеринке – сгорбленные, с закрытыми глазами, их кожа вся потная и противно пахла, на нем были только серебряные наручные часы и жетоны, которые издавали металлический звон динь динь, когда он толкался.

– Дальше я сам справлюсь, – сказал Бауэр миссис Яновски так, как будто был вправе выгонять ту из собственного кабинета.

– Я останусь, если не возражаете, – сказала она.

Мне хотелось её обнять. Трахаться, они с папой говорили об этом у «Малыша Джона». Трахаться, грибы и каждые несколько лет, как чума. Я слышала только эти отголоски, слова скрежетали, как ноты на расстроенном фортепьяно.

– Мне всё равно, – сказал Бауэр, усаживаясь на край стола и держа свою шляпу в руках. Он вытащил ручку из кармана своей рубашки, но не потянулся за бумагой. Он лишь нажимал на кнопку на ручке. Щёлк-щёлк. Щёлк-щёлк.

– Ты же знаешь, что воровать плохо, правда?

– Да.

А ты знаешь, что то, что ты делал на вечеринке у папы, тоже было плохо?

– Что ты сказала? – щёлк-щёлк. Щёлк-щёлк.

– Да, сэр.

– Твой отец будет очень расстроен, когда услышит, что его дочь – воровка, – сказал он. – Ты это понимаешь?

– Да, сэр.

Но только потому, что у него будут неприятности.

– Если ты снова это сделаешь, то окажешься в тюрьме, – щёлк-щёлк. Щёлк-щёлк. – Ты этого хочешь?

– Нет, сэр.

То, как он на меня смотрел, давало понять, что ему не понравилось отсутствие моего стыда. А он был, но как я уже сказала, ему я его показывать не стану.

– Что ж, хорошо, – сказал он наконец.

В прошлом году мы читали «Алую букву» на уроке английского. Выйдя из кабинета миссис Яновски, боже мой, я поняла эту книгу совершенно по-новому[8]. Хуже всего было не то, как ученики смотрели на меня весь остаток дня. А то, как пара учителей, таких как мистер Кинчелоу, обращались со мной ужасно мило. Жалость питает унижение, как шпинат моряка Попая[9]. Но всё же я пережила этот день и, доплетясь до места своего наказания, сосредоточилась на домашнем задании так, словно от этого зависела моя жизнь.

Я не знала, кто меня заберёт, мама или папа.

Очевидно, я хотела, чтобы это была мама, но не хотела видеть, как она огорчится. Ей я тоже не могла сказать правду о том, что на самом деле произошло: даже представить страшно, как она расстроится от того, что я чувствую необходимость нюхать чужие вещи. Чем больше я думала об этом, тем больше надеялась, что приедет папа. Он будет в бешенстве, в ярости, но зато это хоть немного облегчит Сефи жизнь.

К тому моменту, как он перешагнул через порог класса, я была почти счастлива его видеть.

– Пошли, – пробубнил он, даже не удосужившись посмотреть на монитор.

Я вскочила и схватила мои учебники и папку.

– Спасибо, миссис Каннифф, – сказала я учительнице на выходе. Она кивнула, не поднимая головы от своей книжки.

Папа скованно зашагал к входной двери. Коридоры были почти пусты, если не считать ребят, которые шли к раздевалкам после пробежки, и пары восьмиклассников, задержавшихся после уроков, чтобы поработать над проектами. Я была так счастлива, что Габриэль не видел, как меня забирают после наказания.

Я попыталась понять настроение отца, но он шёл слишком быстро и молчал. Я приготовилась к худшему. Я приму свой удар и не стану жаловаться. Меня посадят под домашний арест и дадут дополнительную работу по дому. Я могу с этим справиться. Возможно, раз я теперь оказалась в самом пекле, это Сефи будет работать няней, но и деньги ей нужны больше, чем мне.

Мы вышли из школы, и солнце ослепило глаза. Мне потребовалась секунда, чтобы заметить Сефи на переднем сиденье фургона. Её лицо выглядело мрачным. Чёрт. Ладно. Всё оказалось гораздо хуже, чем я думала. Я открыла боковую дверь и скользнула внутрь. Сефи не обернулась. Папа забрался на свое место.

Мы просидели в секунду в напряжении, а потом он повернулся, и его лицо расплылось в широкой ухмылке.

– Вытащил тебя из тюряги, да?

Он поднял правую руку, и Сефи дала ему пять. Он повернул руку ко мне ладонью вперёд, и я сделала то же самое, совсем запутавшись.

– Моя дочь преступница, – сказал он, посмеиваясь. – Наверное, тебе действительно нужен был этот блеск для губ.

Сефи повернулась ко мне и кивнула, её глаза были широко раскрыты.

– Тебе пришлось его отдать?

– Ну да, – сказала я. Голова шла кругом. – Ты не сердишься, пап?

Он завел фургон и дал задний ход, глядя на меня в зеркало заднего вида.

– Я буду весьма благодарен, если это не повторится, но все мы ошибаемся. К тому же это такой бред, их звонок Бауэру. На такой бред я не сержусь.

Лёд, сковывавший моё сердце с тех самых пор, как меня вызвали к миссис Яновски, растаял.

– Спасибо, пап.