А.....а - Евгений Гришковец

Помню, я прочёл какое-то короткое и красивое стихотворение про сосну на скале и про старого мудреца, который сидит под этой сосной и пьёт вино, опустив в чашу лепестки хризантемы. Печальная и красивая вырисовывалась картина. Но в тексте стихотворения фигурировало несколько циферок, я решил поинтересоваться, что же может в таком простом стихотворении быть кому-то непонятным и что тут нужно расшифровывать и уточнять.

Оказалось, что сосна на скале, под которой сидел мудрец, это вовсе даже не сосна, а в китайской поэтической традиции это символ вечной жизни, или вечной молодости, или чего-то в этом роде. Короче, это символ, а не хвойное дерево. Скала оказалась тоже каким-то символом, а не частью ландшафта. Про лепестки хризантемы в вине было сказано, что китайские мудрецы и философы опускали цветы в вино, чтобы горечь лепестков давала старым и мудрым философам возможность острее почувствовать скоротечность времени, близкое окончание лета и приход осени.

Я тогда сразу отложил ту книгу, потому что понял, что ничего как надо и как задумано я не понимаю. А увиденная мною по прочтении стихотворения картина, в которой под красивым деревом, в уединении старый человек, любящий цветы и склонный к созданию красоты любыми возможными способами, сидит и пьёт вино, потому что ему просто хочется выпить и посидеть… Так вот эта простая и ясная картина неверна. Китайский поэт подразумевал что-то другое, а каждый упомянутый им предмет – это вовсе даже и не предмет для поэта. Для него это символы, которые каждый культурный китаец должен знать и понимать написанное как задумывал поэт. А я не знал этих символов. И стихотворение у меня тут же превратилось в ребус, который я самостоятельно и без подсказки разгадать не могу. А я-то хотел читать стихи, а не ребусы разгадывать! Я понял тогда, что не смогу читать и понимать эту книгу как китаец, потому что я не китаец. Понял и отложил книгу.

А ещё я помню, что у меня вызвало недоумение то, что, когда герои какого-то американского фильма ехали куда-то, ехали, да и заехали в мотель… Мотель тот стоял у бесконечной дороги, по которой герои как раз и ехали. Вокруг мотеля был только бескрайний пыльный простор. А сам мотель представлял собой длинное одноэтажное строение с отдельными секциями номеров. Впоследствии я видел множество подобных мотелей в разных фильмах.

Так вот, недоумение у меня вызвал не сам мотель, а то, что герои фильма ворчали, говорили, что им неприятно останавливаться и ночевать в такой гадкой дыре. Они сокрушались из-за того, что вынуждены хоть немного отдохнуть, а так бы ни за что не заехали в столь убогий мотель.

Я слушал героев того фильма и не мог понять, что им, собственно, не нравится? Номера того мотеля были большие, в каждом номере стояла двуспальная кровать, был телевизор, холодильник, диван, кресло. Такой мебели, такого телевизора и такого холодильника у меня тогда, когда я смотрел тот фильм, и в помине не было. Герои же ворчали.

Им не понравилась и ванная комната с туалетом. Там они брезгливо умывались. А на мой взгляд, ванная комната была очень большая, стены её были отделаны кафельной плиткой до самого потолка, и пол был кафельный. Я себе тогда таких удобств позволить не мог, да и ванная комната у нас была крошечная.

Вообще, чего эти герои фильмов ворчали?! Они же в Америке остановились на ночлег в мотеле! Я к тому моменту, когда смотрел тот фильм, в мотелях не ночевал, а в Америке тем более. То, что я видел на экране, выглядело лучше, удобнее и веселее, чем та квартира, в которой жил я в пятиэтажном доме.

Впоследствии я видел много фильмов, где разные персонажи заезжали в разные мотели. В этих мотелях происходили страшные убийства, коварные маньяки орудовали в этих отдалённых мотелях, а также привидения, грабители и убийцы прятались в них. И все, всегда, во всех фильмах ворчали, брезгливо воротили носы и называли эти мотели мерзкими, грязными и чуть ли не помойками.

Я догадываюсь, что авторы фильмов снимали и показывали эти мотели именно такими, чтобы персонажи и зрители сразу видели, как они убоги и безобразны. Но я-то этого не видел! И я понимаю, что мне до сих пор хочется ехать по бесконечной дороге в сторону заката и увидеть в сумерках неоновую вывеску мотеля. Хочу чувствовать, что у меня в кармане есть свободные доллары, чтобы заплатить за ночлег. И конечно же, я буду надеяться на некое приключение, которое может со мной произойти в этой, как утверждали герои многих фильмов, дыре.

Я как увидел в первый раз в кино такой мотель, так сразу туда захотел. А американские зрители, которые знают и тем более которые в таких «дырах» останавливались, вряд ли могут этого хотеть. Они смотрят своё кино, как надо.

Сколько раз некий студент, то есть герой молодёжного американского кино, мыкался, работал на нескольких работах, экономил на всём, чтобы снимать, по его собственным словам, «жалкий угол». Он снимал комнату или квартиру, которой стеснялся и даже не решался, испытывая стыд за свою бедность, пригласить к себе, в свой «угол» девушку.

Я смотрел на этот его «угол», стены которого обычно были обклеены плакатами и афишами любимых киногероев и музыкантов, и вспоминал известные мне общежития, съёмные квартиры и комнаты моих друзей, общие кухни на несколько семей.

Бедный «угол» американского студента совсем не был похож на комнату под самой крышей, которую снимал и в которой жил в своё время студент Родион Раскольников.

Я верил, что такие условия, как у персонажей того фильма, кто-то может считать бедными и убогими, но я их таковыми считать не мог. Я неправильно смотрел то кино, не так, как надо.

Мне было трудно посочувствовать какому-нибудь американскому человеку в американском фильме, который выходит из своего двухэтажного дома, садится в большую машину, достаёт из кармана несколько смятых долларовых бумажек, досадливо бьёт руками по рулю и едет, чтобы встретиться с другом. Потом он сидит с другом в баре, пьёт пиво и сокрушённо рассказывает о том, что у него всё очень плохо, что денег нет совсем и что он совершенно «на мели», а выхода никакого не видно.

Как я мог ему посочувствовать? У него был дом такой, о каком ни я, ни большинство моих друзей даже помечтать не могли. Единственно что выдавало некое неблагополучие того дома, – это то, что лужайка перед ним была нестрижена, трава на ней пожелтела, а стёкла дома были мутными и давно не мытыми. Но у героя был такой дом! Он садился в машину! В большую американскую машину! То, что эта машина была кое-где ржавая, не было существенным. Машина-то была! Американская, большая, удобная! Такой у меня не было. И у друзей моих таких машин не было. Какие-то другие машины у друзей были, но такой не было. А у меня вообще никакой машины в то время и до того не было. Так что мне трудно было посочувствовать американскому персонажу, особенно когда он сидел в баре, выпивал и жаловался на жизнь.

Как же я был… нет, не разочарован, а как-то именно обескуражен и растерян, когда во всей своей простоте, наготе и отчётливости стало понятно мне значение словосочетания «великая американская мечта». Помню, я поверить не мог в то, что эта «мечта», будоражащая моё воображение, когда упоминалась в американских романах, журналах, фильмах и передачах об Америке, оказалась таким простым, элементарным, если не сказать примитивным желанием.