Цареубийца. Подлинные мемуары графа Орлова - Алексей Орлов

Фёдор тоже императрицей обласкан был: произведён в генерал-поручики, награждён орденом Святого Георгия второй степени – «за храбрость и мужество, показанные во время одержанной над турецким флотом победы», как в рескрипте было сказано, – и шпагой с бриллиантами. Однако здоровье его не поправилось, из-за чего должен был он в отставку выйти, получив при этом чин генерал-аншефа.

Тогда же прославленный наш пиит Михайло Херасков про Чесменский бой поэму сочинил, где о Фёдоре упомянуть не преминул:

К. Христинек. Портрет Фёдора Орлова, 1768 год

– Так-то, судари мои, – закончил свой рассказ граф, – так-то раньше сражались! Себя не жалели, одним только стремлением Отечеству послужить ведомые!

– Ромалы, – вскочила со своего места Ляля, – спойте песню величальную в честь графа Алексея Григорьевича! Все сюда идите – пусть весь хор наш цыганский графа Орлова восславит!

Цыгане обступили костёр и запели дружно и весело. Граф с большим удовольствием выслушал их и, когда они закончили, одарил каждого деньгами.

– Примите от меня, – говорил он, – за радость, которую мне, старику, доставили! На своём веку много я слышал хвалебных песен, даже гимны в мою честь слагали, но ваша песня лучше всех. Эх, Ляля, дружочек мой милый, вижу искренность твою – мог ли я на склоне лет моих на такое рассчитывать!..

– Примите и от меня благодарность, батюшка, – графиня Анна Алексеевна поцеловала его в щёку. – Счастье такого отца иметь.

Граф, однако, вдруг помрачнел.

– Шла бы ты в дом, Нинушка. Ночь холодная – не приведи бог, простудишься, – сказал он. – Умаялась за день – пойди, отдохни.

– Я посижу ещё с вами, батюшка. Сон прошёл, что мне в доме делать? – возразила графиня, но он твёрдо повторил: – Ступай, Нинушка, – ляжешь, и сон опять придёт. А мы тихо будем сидеть, чтобы тебе не мешать.

– Ну, если вы приказываете… – сказала графиня, неохотно поднимаясь с места.

– Не приказываю, а прошу, – граф тоже встал и нежно поцеловал её в лоб. – Давай я тебя провожу…

Вернувшись через несколько минут, он сел у костра и некоторое время молчал.

– Вот ты меня славишь, – повернулся он затем к Ляле, – а послушаешь, что сейчас расскажу, так, может, славить перестанешь. Была у меня победа, которой гордиться нечего: с женщиной сражался…

С. Торелли. Аллегория на победу Екатерины II над турками и татарами

– Вы, верно, о княжне Таракановой? – догадался Григорий Владимирович.

– Догадлив, племянник, – проворчал граф. – А ты, господин философ, слыхал про княжну Тараканову? – обратился он ко мне.

– Кое-что слышал, но жду вашего рассказа, если соблаговолите, – ответил я.

– Что же, если я взялся про жизнь мою рассказывать, так и про это расскажу… Два чёрных пятна есть на одеждах моих: одно – смерть императора Петра Фёдоровича, другое – похищение княжны Таракановой; хотя как посмотреть… Впрочем, сами судите, а я ничего не утаю, – решительно произнёс граф. – Случилось это вскоре после войны с турками. Пока наша армия остатки их войск добивала, объявился у нас в тылу, в Оренбургских степях, ещё один самозваный Пётр Третий. Был это беглый донской казак Емелька Пугачёв; о нём долго говорить не буду, ныне его история хорошо известна, но что странно – выпускал он манифесты свои не только на русском, но и на немецком языке, и недурно написанные. Позже выяснилось, что сочинял их сын моего заклятого друга Шванвича, Михаил, о котором я уже говорил, но тогда императрице померещилось, что заговор сей был европейскими врагами затеян, чтобы с трона её свести.

Подозрения эти усилились, когда в Европе некая персона также принялась манифесты выпускать, в которых провозглашала себя «принцессой Владимирской», дочерью покойной императрицы Елизаветы Петровны и графа Алексея Разумовского. Сия «принцесса» Екатерину узурпаторшей называла и о своих правах на корону российскую предерзко заявляла. Императрица розыск провела, но никто в точности сказать не мог, была ли «принцесса Владимирская» истинной дочерью Елизаветы Петровны или прямой самозванкой.

И. Миодушевский. Вручение письма Екатерине II

С Пугачевым императрица кое-как справилась, бунт подавила, однако с «княжной Таракановой», как она сию особу прозвала, поскольку в роду Разумовского таковая фамилия водилась, справиться труднее было, ибо из России её не достать. Вот Екатерина и решила на меня эту задачу возложить; так всегда было – в самых трудных случаях не я искал, а меня искали, не я просил, а меня просили, – и теперь просительницей оказалась наша самодержавная императрица. Нужды нет, что место Григория при ней Потёмкин уже занял, – без графа Орлова всё равно не могла она обойтись!

Приняла меня Екатерина в малом кабинете, где она обычно доклады выслушивала; я невольно подумал, что в личных её покоях теперь Потёмкин обретается.

– Как живётся-можется, граф Алексей Григорьевич? – спросила она полушутливо. – Завидую я вам иной раз: ни семьи, ни детей, семеро по лавкам не сидят.

– Вам тоже, ваше величество, семь ртов кормить не приходится, – в тон ей ответил я.

– Ах, граф, каши на всех хватило бы, но как говорят: «Кашу свари, да ещё и в рот положи»! Младшенький мой, коего ты восприемником был, ленив, учиться не желает, ни к чему расположения у него нет, а старший на мать волком смотрит, мечтает место моё занять, – пожалилась она. – С мужем мне вовсе житья не было, а ныне его тень меня преследует: то там, то сям самозванцы объявляются. А ныне кузиной самозваной я обзавелась: княжна Тараканова называет себя дочерью тётушки моей Елизаветы Петровны.

– Самозванцы и раньше появлялись, чего беспокоиться? – сказал я. – С ними просто поступали: камень на шею – и в воду!

– Но иногда самозванцы на трон усаживались, – возразила императрица, – к чему и княжна Тараканова превеликую охоту имеет. Ездит она по всей Европе, союзников себе ищет, грамотки прельстительные рассылает; не пора ли, граф, бродяжку сию под крепкий замок поместить?