Счастье ходит босиком - Лана Барсукова

– Вера, сосредоточься, или я сейчас отберу «Бейлис».

Угроза подействовала. Вера взяла минуту на размышление, потом четко сформулировала:

– Надежда – жительница нашей деревни и моя подруга, которая находится сейчас в городе, потому что ей скоро рожать.

– А почему рожать надо в городе? У вас роддома нет?

– Конечно нет. Ближайший в райцентре, но туда можно успеть, если только…

– Стоп. Так почему она не в райцентре, а здесь рожает?

– Да потому что от райцентра до вас не ближний свет, – в свою очередь удивилась Вера непонятливости Эли, – застудить можно ребеночка, пока везешь. Да и доверия, поди, к нашему фельдшеру нет. Здесь все же врачи получше, хотя…

– Вера, я уже закипаю. Зачем его сюда везти?

– Кого?

– Ребенка! – почти закричала Эля. Она раздражалась, когда люди «тупили».

– А куда ж его? – Вера откровенно удивлялась бестолковости Эли. – Раз клиент здесь живет.

– Господи, так она не для себя, а для клиента рожает? – наконец-то схватила идею Эля. – У вас там что, в деревне вашей, кладезь суррогатных матерей?

– Кладезя нет, – неуверенно сказала Вера, прикидывая, сколько должно быть, чтобы получился «кладезь», – у нас банк есть. Надька тоже на кредит попала. А он таким гадом оказался! – с чувством закончила Вера.

– Банк не гад, он сволочь, – Эля навела терминологический порядок в соответствии со своей картиной мира.

– Конечно, банк – сволочь. А мужик – гад.

– Какой мужик?

– Который работу потерял.

– Надькин муж, что ли?

– Ну ты скажешь, – засмеялась Вера, – Надькин-то и не помнит, когда имел ее, работу-то. Как он ее потерять может?

«Так, хорошая новость, мы перешли на “ты”. Плохая новость – я сейчас ее укушу», – подумала Эля. И это не было образным выражением. Однажды в школе ее обязали заниматься математикой с круглой, просто идеальной двоечницей – в порядке подтягивания. Страна на страницах газет «подтягивала тылы», а дети подтягивали друг друга. Кончилось тем, что Эля ее укусила, потому что поверить в искренность такой беспросветной тупости не могла.

– Тогда какой мужик потерял работу?

– Городской, понятное дело.

– Вера, ты в курсе, что городских мужиков много? Нет, я точно заберу «Бейлис», он плохо на тебя влияет. – Эля протянула руку в знак весомости угрозы.

Вера живо отодвинула рюмку на безопасное расстояние и попыталась исправить ситуацию:

– Да, городских мужиков много, хотя… Но потерял работу тот мужик, который заказывал ребенка у Надьки. Он, кстати, Надюхе сначала даже понравился. И жена его. Они оперу слушали вместе. Хотя опера Надюхе не понравилась. Буфет, говорит, очень дорогой. Но тогда он работу еще не потерял. Купил ей бутерброд и кофе. Она шампанское хотела, но ей же нельзя. Он обещал потом. А теперь не до шампанского.

– То есть Наде твоей кто-то заказал ребенка, а потом отказался от заказа ввиду неплатежеспособности? То есть в связи с форс-мажором? – собрала все воедино Эля.

– Точно! – обрадовалась Вера, что ее наконец-то поняли. А потом подозрительно спросила: – Эль, а ты где работаешь? Откуда про форс-мажоры знаешь? Надьке тоже это слово говорили.

– Не в банке, успокойся. И что? Твоя Надя ничего не получит? А как же кредит?

– Нет, там с этим все в порядке. Банк, хоть и сволочь, но шустрый. Его представитель бумаги читал… Все так оформили, что в любом случае мужик банку деньги вернет.

– Неустойка, значит, прописана. Ну хоть тут твоей Надьке повезло. Ничего, все устроится, и ребенок еще столько радости ей принесет, вот увидишь.

– Кому?

– Надежде.

– Эля, ты чего? У нее своей радости хватает. Полной ложкой черпает. Одного не успевает из милиции забирать, по малолетству пока не садят. Другая ей в 16 лет родила. Там уже лялечка есть, внучка от заезжего таджика. Хочешь, она и с тобой своей радостью поделится? Куда ей еще одного? Ты прямо как блаженная! «Радости столько принесет», – передразнила Вера.

– Так ребенка куда?

– Куда-куда! К черту на рога! В дом малютки! Куда! А ты еще говоришь, что я зря на него взъелась тогда. Правильно я хотела ему ноги переломать. Чтобы и его в какой-нибудь казенный дом сдали, чтобы поровну было страданий, – Вера почти кричала.

Оказывается, даже с «Бейлиса» можно захмелеть. У Веры это проявлялось в какой-то словесной драчливости.

– Вера, еще раз и внятно. Какие ноги? Кто на кого взъелся?

– Ну помнишь того урода в клинике? Ноги еще по полу разбросал? Рядом еще бледная моль сидела?

– Ну?

– Баранки гну! Так это ж они и есть, родители Надькины. Ну то есть не Надькины, не хватало еще ей таких в родителях иметь, а того несчастного ребеночка. – Вера всхлипнула. – Главное, все ж есть. Квартира есть, машина есть, пожрать есть, жопу прикрыть на сто лет хватит. С работы турнули, так у него сразу «планы поменялись». Вместо няни придется самим пеленки стирать. Он, видать, ничего горше в жизни не видел. А эта бледная моль? Надька говорит, ему в рот смотрит. Плачет, но кивает. Всхлипывает и соглашается. Эль, ну ты скажи, как жить? Как земля таких держит? Почему все так? – Вера расходилась все больше, переходя на обобщения.

На них стали обращать внимание. Надо было сворачивать этот несанкционированный митинг. Эля сработала не хуже ОМОНа, через пять минут они уже освободили помещение.

* * *

Эля жила под гнетом непрерывного волевого усилия. Она старалась сохранить свой прежний мир, относительно безмятежный и уютный. Получалось плохо. Что-то разладилось. На чашу весов ее душевного равновесия упала Верина судьба, за которую цеплялась история неизвестной ей Надюхи. Дал же Бог такие имена, как будто им больше ничего не остается в жизни, кроме как надеяться и верить.

Положить на другую чашу весов было нечего. Перекладина накренилась, и по ней скатилась вниз Элина картинка мира. Валялась в ногах, как глянцевая фотка из дешевого журнала, втоптанная в грязь случайными прохожими. «Глупо! – стыдила себя Эля. – Хватит раскисать! У каждого своя судьба, всех не оплачешь. И вообще в Африке дети голодают». Но на африканских детей ей, если честно, наплевать. А Вера – такая понятная, до самых закоулков. И даже незнакомая Надька ей не чужая. Эля знала о них всё, о чем те мечтали в девчонках, как живут сейчас, как станут жить через десять лет, через двадцать. Все вокруг поменяется, заселят Луну, найдут жизнь на Марсе, научатся телепортироваться, а жизнь Веры и Нади останется прежней. Только обставлена будет совсем по-другому. Прежняя жизнь, только в новых декорациях.

На этом фоне развод с Виктором показался Эле милой, ранящей душу безделицей, карикатурой на страдания. Эдакая нервная экзальтация с элементами светского лоска: сделать маску для лица, погрузиться в теплую ванну с фужером красного сухого вина, пить и плакать о незадавшейся жизни. Но при этом помнить, что слезы вредят маске и эффект может быть не тот. Такие переживания даже приятны, потому что спасают жизнь от однообразия, вроде как на серый холст проливается яркая краска. Порой приятно поплакать, чтобы почувствовать себя живой, слабой, ранимой. Вера со своим простеньким и даже примитивным миром внесла в эти страдания эффект масштаба. Как будто бегал муравей, мерился силой с хвоинками и дохлыми мухами, а потом рядом положили спичку, и стало унизительно понятно, что муравей величиной с ее серную головку.