Неумерший - Жан-Филипп Жаворски

И только в опустевшей зале, среди горстки оставшихся внутри воинов я приметил сыновей Сумариоса. Мы с Сегиллосом не видели их уже много лет, и эта нечаянная встреча повергла меня в изумление. Мы с ними были почти ровесниками, однако они уже успели стать воинами. Суагра определили пажом к Донну, старому богатырю, который служил в войске моего деда Амбисагра перед тем, как стать одним из советников дяди. Матуноса обучал знатный эльвиец из предместий Бергората. Их было и впрямь не узнать: широкоплечие, при оружии и с обесцвеченными известковой водой прядями волос. Во времена, когда мы были ещё сопливыми мальчишками, мы дурачились с ними на болотах Камболата, на опушках Сеносетона или в лощинах Нериоса и частенько лупили друг друга, не зная устали; но эти шалости были сродни озорству диких жеребят, и впору было надеяться, что, немного остепенившись, мы всё также останемся дружны. Увы, мать встала между нами и сыновьями Сумариоса. В тот вечер они воротили от нас глаза. В их взгляде я даже ощутил презрение к нашим длинным волосам.

Мать спала одна. Сумариос улёгся в зале перед очагом вместе с сыновьями и своим солдуром Куцио. Нас с Сегиллосом обуревали такие противоречивые чувства, что мы долго не могли сомкнуть глаз. Мы ворочались в своей постели, нашёптывая друг другу всякие шутки и выдумки. Я уже подумывал, не юркнуть ли мне на лежанку к Исии, но, чтобы добраться до пристройки, где она обитала, предстояло бы прошмыгнуть через весь двор, заполонённый воинами Комаргоса. Страха у меня не было, эта необычная обстановка даже раззадоривала меня: красться у себя дома, как в стане врага! Однако мне казалось оплошным бросить брата накануне нашего отбытия. К тому же Исия была слишком напугана, и я подозревал, что она будет ко мне неблагосклонна.

Манящий вкус приключений и тревожное волнение в груди будоражили меня настолько, что в последнюю ночь, проведённую в Аттегии, я дремал лишь одним глазком. По этой причине я проснулся ещё до зари от шёпота, который доносился из опочивальни матери. Сумариос всё же отважился прийти к ней, но не для того, чтобы разделить ложе. Из того малого, что получалось расслышать сквозь храп в гостиной и во дворе, я догадался, что он пытался её успокоить. Однако значение даже тех редких слов, которые я тогда уловил краем уха, понять до конца ещё не мог. И только позднее они обрели смысл.

– Есть знамения, предвещающие благополучный исход, – шептал Сумариос. – Подобное решение далось Амбигату не без помощи оракулов.

– Если он следует совету друидов, то их ауспиции[50] принесут одну беду, – громко выдохнула мать. – Пророк из Великого друида никудышный!

– Король, несомненно, обращался к Комруносу, но искал подтверждения и у других жрецов. Он не отваживался ввязываться в эту войну, не получив заверения, что боги будут нам благоволить.

– Амбигат? Не решался на битву?

– Ты не видела его уже много лет и, вероятно, запамятовала, что, даже когда он был молод и рьян, хитрости ему было не занимать. Теперь он возмужал и стал более благоразумным. Не только амброны угрожают нам. Поговаривают об усобицах в центре Орсинии, где могущественные народы поднимаются на нас войной. И даже в наших землях неспокойно. С тех пор как Приттус вернулась к эдуэнам, Арктинос осерчал на твоего брата. По сей день повсюду среди туронов вспыхивают восстания, поэтому Верховный король не решался направлять свои силы на подмогу лемовисам, остерегаясь нападения с тыла. Без достоверных пророчеств было не обойтись. В военных вопросах за советом в последнюю очередь обращаются к женщинам. Ты знаешь заведённый порядок: если вдруг ошибутся – так и голова с плеч долой! Вот почему твой брат отправил гонца на остров Старух. С вещуньями-то он и держал совет. И они заверили его, что боги будут нам благоволить.

Поразмыслив немного, мать продолжала стоять на своём:

– Нет, нет, даже эти пророчества ничего для меня не значат.

– Послушай, тогда у меня есть ещё один довод. Его цена – моё честное слово, и я говорю это не по воле богов. Прими его таким, какой есть: я, Сумариос, сын Сумотоса, заверяю тебя, что твои сыновья вернутся живыми и здоровыми. Я ручаюсь за это. Сам на себя накладываю я этот запрет: никогда мне не переступить порог твоего дома или моего собственного, коли по несчастью я потеряю одного из твоих сыновей.

Клятвы Сумариоса мне было достаточно. Я доверял ему и не мог себе даже представить, что он способен нарушить её, поэтому я бросился в эту войну с беспечностью героя балладных песен. Сгорая от нетерпения, мы с Сегиллосом еле дождались рассвета.

Сборы в дорогу тянулись дольше, чем я предполагал. Понадобилось время, чтобы приготовить к походу весь отряд, а также убедить Тауа не загружать наш обоз лишним скарбом. Мы захватили с собой лишь небольшие узелки, охотничьи копья да мечи, подаренные Комаргосом.

Прощания были неловкими.

Рускос обтёр соломенным жгутом наших коней с такой прилежностью, как никогда ранее, а Акумис держал их за узду с видом побитой собаки.

Для застёгивания плащей Даго подарил нам красивые фибулы, выкованные накануне в его мастерской, которые он прежде намеревался отправить на ярмарку в Нериомагос.

Тауа с подрагивающими от волнения уголками губ, как и всегда, довольно скупая на слова, прижала нас к своей худой груди, будто мы были её собственными сыновьями.

Даже Исия преодолела свой страх: украдкой выглядывая из-за свай амбара, она пожирала нас глазами, глотая слезы. Воины Комаргоса, а также Суагр и Матунос с ухмылкой наблюдали за этими переживаниями.

К счастью, мать держалась пристойно. Совладав с собой, она не пролила ни слезинки и избавила нас от излишних нежностей. Воззвав на нас благословение бога Огмиоса[51], она дала нам наказ:

– Возвращайтесь живыми да принесите мне головы врагов – пора этому дому восстановить былое господство.

Не прошло и дня нашего пути в сторону Нериомагоса и Иваонона, как мне открылась простая истина: отныне война будет смыслом всей моей жизни.

Во время первого перехода[52] мы шли по знакомым нам с братом землям. За своё детство мы обрыскали эти окрестности вдоль и поперёк. Тут нам были знакомы каждый ручеёк, каждый куст, каждое деревце. Мы могли назвать имя хозяина любого надела. Мы знали дорогу к священным рощам, которые полагалось обходить левой стороной, к родникам, в которых дремали боги, к прудам, заволакивавшим Подземный мир. Теперь же, с нашим отбытием, этот привычный край предстал передо мною совсем иным, будто пелена спала с моих глаз, и взор стал таким же ясным, как лазурные горизонты, в направлении которых мы двигались.