Королю червонному - дорога дальняя - Ханна Кралль

Обычный поезд, пульмановский вагон третьего класса. В купе восемь человек, рядом с ней сидит Янка Темпельхоф. На полках багаж. Теплый сентябрьский день, венские евреи одеты легко. В чемоданах шубы и свитера: возможно, им придется там задержаться. «Там» — так они говорят. Имея в виду место, где они будут жить и работать. «Там» — это лагерь, объясняет она венским евреям. Возможно, Освенцим. Они не знают этого слова, не пытаются его повторить, оно слишком трудное. Спрашивают, откуда ей известно, что там лагерь и что оттуда не возвращаются.

— Все это знают. В Польше об этом знает каждый ребенок.

— В Польше… — фыркают венские евреи. — В Польше, может, и не возвращаются, но у нас тут Вена, а не Польша, мы едем работать.

Опускается ночь.

— О чем ты думаешь? — шепотом спрашивает Янка Темпельхоф.

Она думает о муже, о матери и о Варшаве. В «Фолькишер Беобахтер», в короткой заметке на третьей полосе, она прочитала, что в городе восстание. Можно ли во время восстания посылать посылки в Маутхаузен?

У Янки родителей нет — и мать, и отец погибли в лодзинском гетто. Подруг тоже нет.

— Как это нет подруг? — удивляется она. — Совсем нет?

— Они говорили, что я воображала, вечно все лучше всех знаю, — признается Янка. — Но это неправда, я не воображала…

— Может, ты и правда знала лучше всех? — утешает она Янку. — Вот я, например, знала хуже…

— Ну и что, — шепчет Янка. — А теперь мы с тобой сидим в транспорте номер сорок семь. Обе…

Она удивляется, что Янка знает номер их транспорта:

— Откуда ты знаешь?

— Знаю, — Янка улыбается в темноте. — Я ведь все знаю…

Они проезжают освещенную табличку «Моравска Острава». Поезд замедляет ход. Она перестает слушать откровения Янки Темпельхоф, встает и спрашивает:

— Я прыгаю, ты со мной?

Янка молчит.

Она дергает за шнур, открывающий окно, вскакивает на скамейку и перекидывает ногу через раму. Сидящий у окна пожилой мужчина хватает ее за другую ногу. Руки у него на удивление крепкие, она вырывается, пассажиры поднимают крик: не валяй дурака, нас просто везут работать, а из-за тебя всех… Янка сидит с невозмутимым видом. По коридору уже бегут полицаи. Она поспешно закрывает окно и возвращается на место.

— Что тут происходит? — полицай окидывает купе внимательным взглядом.

— Ничего не происходит, — заверяет помешавший ей венский еврей. — Все отлично, очень комфортабельный поезд.

Светает.

Встает солнце.

Поезд снова замедляет ход. Они читают табличку на станционном здании: Дзедзице. Кажется, поезд сворачивает на боковую ветку.

Она говорит:

— Смотрите, какое синее в Польше небо!

Пассажиры венского поезда стоят на площади перед бараком. Они несколько встревожены: их багаж свален в огромную кучу прямо на земле. Чемоданы не поцарапаются? Не потеряются? И когда можно будет получить их обратно? Она не беспокоится. Ее сумочка лежит там же, но папильотки, карты и искусственный зуб все равно пока ей ни к чему.

Эсэсовец делает знак, к ним подходят двое узников. В руках у них грязные полосатые шапки, туда нужно бросить деньги и украшения. Она кладет в шапку медальон с Девой Марией, Лилюсин подарок. Кто-то спрашивает, когда им выдадут расписки. Узники не отвечают. Кто-то переспрашивает, погромче. Венские евреи напряженно-пристально разглядывают узников — молчаливых, с пустыми равнодушными глазами. Она тоже смотрит. Глаза не вылезают из орбит, руки не вывернуты. Ну одеты в полосатые робы, подумаешь… Что такого страшного в полосатых робах?

Эсэсовец приказывает всем раздеться.

Велит подходить по одному — не толкаясь, спокойно. Каждого окидывает взглядом и делает знак рукой или кивает головой. Глядит мельком, невнимательно, словно бы нехотя. Жесты тоже небрежные.

Она подходит к эсэсовцу. У нее гладкая кожа, возле груди маленькое красное пятнышко. Немец останавливает ее, рассматривает пятно — довольно долго, секунд пятнадцать, потом машет рукой: направо. Следующая — Янка Темпельхоф. Невысокая, стройная, с милой спокойной улыбкой — ей тоже велят встать справа.

Образуются две группы, слева и справа. Обе постепенно увеличиваются, левая растет быстрее.

К эсэсовцу подходит пожилой мужчина, не давший ей выпрыгнуть в окно. Стыдливо заслоняет пах. Без одежды он выглядит более низким и худым, к тому же у него искривлена рука; он встает слева.

Венка рядом с ней спрашивает: как она думает, не дадут ли пожилым работу полегче? Оказывается, ее отец попал в левую группу. Она успокаивает венку: конечно, дадут, не волнуйтесь.

— Отец знает несколько языков, может, его направят куда-нибудь в контору, — утешает себя женщина.

— Наверняка в контору, — убеждает она венку. — Мой отец тоже знал иностранные языки, — добавляет она и представляет себе отца — как он стоял, голый, беспомощный, сконфуженный, среди других специалистов со знанием немецкого языка.

От левой группы отделяется мужчина. Делает несколько шагов вперед, вежливо улыбается и говорит:

— Господин офицер, нам хочется пить, можно попросить воды?

Эсэсовец улыбается в ответ.

— Он хочет пить, — обращается он к узникам, собиравшим украшения (те уже успели куда-то все унести, и шапки теперь у них на голове). — Принесите ему воды.

Узники снова исчезают и возвращаются с полным ведром. Ставят его на землю. Воспитанный венский еврей озирается — где же кружка?

— Придется пить из ведра, — говорит эсэсовец и делает знак паре узников.

Те берут мужчину под руки, пригибают ему голову и засовывают в ведро. Мужчина пытается вырваться, брыкается, упирается ногами… Постепенно затихает. Тело обмякает. Узники отпускают его, делают шаг назад, отходят в сторону. Тело оседает на землю.

— Кому-нибудь еще хочется пить? — интересуется эсэсовец.

Она получает одежду — ситцевое платье в цветочек и черный свитер, вытатуированный на предплечье номер, начинающийся с буквы А, и место в бараке. Три ряда трехъярусных нар. Ей достаются самые верхние. На них могут уместиться четыре женщины, если бы они легли навзничь. А должно уместиться девять, поэтому вечером все ложатся на левый бок, лицом к стене. Колени согнуты, тела плотно прижаты друг к другу. Ночью все одновременно переворачиваются на правый бок.

Через два дня выясняется, что им дали неправильные номера. Функционерка, делающая татуировки, перечеркивает цифры горизонтальной чертой — ей и Янке Темпельхоф. Накалывает новые номера, на сей раз с небольшим треугольником.

— Вам повезло, — объясняет она. — Треугольник, правда, еврейский, но номер означает, что вы картотечные.