Три грустных тигра - Гильермо Инфанте Габрера

И вот значит, Баррето устроил меня во второй оркестр в «Капри», тот, который играет в перерывах между шоу и после последнего, чтобы народу было подо что потанцевать (тем, кто это любит), или пообжиматься в ритме танца, или посдирать мозоли в ритме шесть восьмых. Кому что нравится.

Тогда-то я и услышал, как кто-то поет за окном, и мне показалось, что в этом голосе есть фишка. Песня («Картинки» Франка Домингеса, да вы знаете, ну эта, Словно во сне, так нежданно, ты подошла, и чудесной той ночью…), то бишь голос шел снизу, а потом я увидел, как вслед за голосом идет высокая мулатка, с хорошими волосами, осанистая, она уходила со двора и снова выходила, развешивала белье. Вы догадались: это была Куба, которую тогда звали Глория Перес, и, само собой, — недаром в рекламе столько оттрубил — я переименовал ее в Кубу Венегас, потому что ни один человек по имени Глория Перес никогда не будет хорошо петь. В общем, эта мулатка, которую тогда звали Глория Перес, и есть Куба Венегас собственной персоной (или наоборот) и, раз она сейчас обретается в Пуэрто Рико, или в Венесуэле, или фиг ее знает где и вообще сейчас не о ней, я могу вот что вам рассказать между делом.

Куба врубилась с ходу: недолго думая, вовремя разругалась со мной, стала встречаться с моим другом Кодаком — фотографом, модным в том году, — а потом с Пилото и Вера (сначала с Пилото, потом с Вера), у которых есть пара неплохих песен, например «Долгожданная встреча», — ее Куба превратила в свое творение. В конце концов она стала жить с Уолтером Сокаррасом (Флорен Кассалис писал в своей колонке, что они поженились: я знаю, что они не поженились, но это не имеет ни малейшего значения, как сказал бы Артуро де Кордова), он умеет обделывать дела и отправил ее в турне по всей Латинской Америке; и в тот вечер на пианино в оркестре «Сьерры» играл он. (Это тоже не имеет ни малейшего значения.) В общем, я пошел в «Сьерру» послушать Кубу Венегас, у которой очень красивый голос и очень хорошенькое личико (в шутку ее называют Идеальный Кубик) и потрясающая фигура, когда она на сцене, и понадеяться, что она меня заметит и подмигнет и мне посвятит «Не говори со мной».

II

Итак, я сидел в «Сьерре» за стойкой, выпивал и болтал о том о сем с Бени. Дайте я расскажу вам о Бени. Под Бени я имею в виду Бени Морэ, а говорить о нем — это все равно что говорить о музыке, так что дайте мне рассказать о музыке. За воспоминаниями о Бени мне пришли на ум прежние времена, дансон «Исора», где тумба следует за двойным перебором контрабаса, заполняющим все время звучания и побеждающим даже самого неутомимого танцора, которому ничего не остается, кроме как покориться скошенной частоте ритма, почти что уходу в пике. Этот тюряжный перебор на контрабасе повторяет оркестр Чапоттина на одной довольно известной сейчас пластинке, записанной в пятьдесят третьем: сьенфуегосский монтуно, гуагуанко, сыгранный как сон, и вот там-то контрабас действительно ведет. Раз я спросил у Чапо, как это у них так вышло, и он сказал (многая лета пальцам Сабино Пеньялвера), что сымпровизировали прямо на записи. Только так и чертится круг музыки счастья в жесткой квадратуре кубинского ритма. Мы говорили об этом с Баррето на радио «Прогресо», когда записывались, он сидел на ударных, а я стучал в свою тумбу и иногда сбивался. Баррето пояснял, что нужно сломать обязательный квадрат ритма, всегда томящийся в собственных рамках, и я привел ему в пример Бени, который своими сонами, своим голосом вырывался из квадратного плена, прокладывая мелодию поверх ритма, заставляя оркестр лететь за собой и делать музыку податливой, как звук саксофона или трубы, как будто этот сон пластичный. Я помню, играл один раз в его оркестре, заменял ударника, моего приятеля — тот меня попросил выручить, потому что хотел, олух, пойти потанцевать! Охренительно было сидеть за спиной у Бени, а он поет, изгаляется, запускает мелодию поверх наших пришпиленных к полу инструментов, а потом вдруг оборачивается и просит тебя ударить точно в этот момент. Ох уж этот Бени!

И вдруг он хлопает меня по плечу и спрашивает: «Старик, это не твоя там краля?» Я не понял, о чем это Бени толкует, да и почти никогда не знаешь, о чем это он толкует, поэтому особого внимания не обратил, но взглянул все же. И знаете, что я там увидел? Я увидел девушку, почти совсем девчонку, лет шестнадцати, которая смотрела на меня. В «Сьерре», что внутри, что снаружи, всегда темно, но я сидел за стойкой, а она была с другой стороны, на воздухе, и между нами стояло стекло. Я внимательно посмотрел на нее и увидел, что она смотрит на меня, тоже внимательно, не оставалось никаких сомнений. К тому же она мне улыбнулась, и я улыбнулся, извинился перед Бени и зашагал к ее столику. Сначала я ее не узнал, потому что она сильно загорела и распустила волосы, выглядела совсем взрослой. На ней было белое платье, закрытое спереди, но с глубоким вырезом сзади. С очень, очень глубоким вырезом, вся спина открыта, виднелась очень красивая открытая спина. Она снова улыбнулась и сказала: «Ты меня не узнаешь?» И тогда я узнал: Вивиан Смит-Корона — и вы сами знаете, что означает эта двойная фамилия. Она представила меня своим приятелям: кое-кто из Гаванского яхт-клуба, кое-кто из «Ведадо-тенниса», кое-кто из «Касино Эспаньол». Стол был неслабый. Во-первых, длинный, как три составленных, а, во-вторых, за ним на железных стульях сидело несколько миллионов, вдавливая в решетчатые сиденья ягодицы, выдающиеся как в социальном, так и в физическом смысле. Никто мной сильно не заинтересовался, а Вивиан была там при ком-то третьей лишней, блюла целомудрие подруги, так что нам удалось перекинуться парой слов, я стоял, она сидела, и, раз уж никто не предложил мне присесть, я сказал ей:

— Выйдем, — в смысле, на улицу перед клубом, куда всегда все выходят поговорить и подышать горячим и вонючим дымом автобусов, когда внутри слишком жарко.

— Не могу, — сказала она, — я с подругой.

— Ну и что? — сказал я.

— Да-не-мо-гу-я, — отрезала она.

Я не знал, что сделать, и торчал там в нерешительности, то ли уйти, то ли остаться.

— Давай встретимся позже, — сказала она потихоньку.

Я задумался, что именно значит «позже».

— Позже, — сказала она, — когда меня отвезут домой. Папа с мамой на даче. Зайди за мной.

III

Вивиан проживала (школа Бустрофедона) в высотке «Фокса», на двадцать седьмом этаже, но познакомились мы с ней не так высоко. Познакомились мы чуть ли не в подвале. Как-то раз она зашла в «Капри» с Арсенио Куэ и моим приятелем Сильвестре. Куэ я знал только по имени, да и то смутно, но вот с Сильвестре мы учились вместе, пока в восьмом классе я не перешел в художественную школу «Сан-Алехандро» — я тогда воображал, что скоро мне придется сменить фамилию на Рафаэль, или Микеланджело, или Леонардо, а энциклопедия «Эспаса» посвятит том моему творчеству. Куэ сначала представил мне свою девушку или свою подружку, длинную и худую блондинку, плоскую как доска, но очень привлекательную — и видно было, что она это знает, — потом Вивиан и, наконец, представил им меня. Утонченный, черт, ни дать ни взять театр. Представлял он по-английски, а потом, чтобы дать понять, кто здесь современник ООН, заговорил по-французски со своей спутницей, или сожительницей, или кем она ему там была. Я ждал, когда же он перейдет на немецкий, или на русский, или на итальянский на худой конец, но он так и не перешел. Так и распинался то по-английски, то по-французски, то на обоих одновременно. Мы (все, кто был в клубе) здорово шумели, шоу шло себе, но Куэ голосил на своем английском и своем французском поверх музыки и поверх поющего голоса и поверх всего того банкетно-именинно-барного гвалта, который вечно стоит в кабаре. Оба, похоже, вовсю старались доказать, что им ничего не стоит болтать по-франглийски без отрыва от поцелуев. Сильвестре углубился в шоу (точнее, в танцовщицу — сплошные ноги и ляжки и груди) так, будто видел это в первый раз в жизни. На «Капри» груши — нельзя скушать. (От нашего Б.) Он предпочитал настоящему сокровищу рядом с собой призрачные сокровища с подмостков. Мне же эти лица и эти тела и эти ужимки были знакомы, как Везалиева анатомия, я был бедуин-кочевник в пустыне секса и потому припал к оазису, принялся разглядывать Вивиан, которая сидела напротив. Она смотрела на сцену, но умудрялась, умница девочка, не поворачиваться ко мне спиной, заметила мой взгляд (трудно было не заметить, я почти дотрагивался глазами до ее белой кожи под платьем) и развернулась поговорить со мной.